-Куда?
-Ну, она на гауптвахту своего Шурика выручать дорогого, а я за ней вдогонку, чтобы объяснить, что пошутил.
Брезентовый тент автомашины чуть не лопнул от раздавшегося дружного хохота.
-Догнал?
-Да нет, наверное. Я эту Татьяну знаю. Она по утрам кроссы бегает.
Лейтенант в ответ на это с готовностью показал старые следы ногтей на щеке:
-Парни, догнал я ее, честное слово!
Друг его, тот самый Шурик простодушно удивился:
-Иди ты, Вася. Мне никто ничего такого не рассказывал. Вот я спрошу у нее сегодня.
Его слова вызвали новую бурю восторга. Моментально посыпались догадки, касающиеся столь непонятной скрытности дорогой половины. К общему хору лейтенант Вася добавил:
-Спрашивают не у жены, а у соседки.
Петрусенко смеялся вместе со всеми, ему было легко и просто среди таких же крепких, здоровых мужчин, немного опьяненных предвкушением полузабытых ощущений, воспринимающих каждый сход с корабля как праздник души и тела.
Машина катила по неровно уложенным бетонным плитам, громыхая на стыках и трещинах. В свое время командование стройбатовцев-дорожников получило за сверхрекордные сроки награды и денежные премии, да и направило удалых своих подчиненных благоустраивать другие места, а у гарнизонного начальства через несколько месяцев глаза на лоб полезли. В целях экономии, а, скорей всего, из-за профессиональной вредности строители отсыпали чересчур тонкий слой гравийной подушки, плиты продавили ее и почва вздыбила новенькую дорогу. Дело до ремонта не дошло, да и стыдно, наверное, было просить у флота денег для этой, пусть необходимой операции, если чернила на победных рапортах еще не успели высохнуть.
Когда ЗИЛ остановился на площадке в центре гарнизона, Петр Иванович даже пожалел, что приехали так быстро.
Жил он на окраине в стандартной пятиэтажке завозного силикатного кирпича, похожей на несколько десятков таких же домов, раскиданных между пологими сопками. Как и повсюду, в гарнизоне квартир не хватало, поэтому двухкомнатные секции выделялись на две семьи, трех-, естественно - на три. Старший мичман Петрусенко был старожилом гарнизона и квартира у него была, как здесь говорили, на "две хозяйки". Петра Ивановича и Аннушку это не смущало. А что? Так даже веселей, есть с кем перекинуться на кухне словом-другим.
В гарнизоне было всего две улицы. Вдоль них росли дальневосточные чернокорые березки с однообразно выгнутыми ветвями. В этой природной трубе меж сопок дули до того сильные ветры, что даже в спокойную погоду крона хилой растительности не выпрямлялась, она как бы застыла навсегда в едином испуге. За двенадцать лет, проведенные Петром Ивановичем в этом отдаленном военно-морском гарнизоне ни одно деревце не прибавило в росте. Первое время он считал, что виноват скальный грунт, лишь чуть-чуть прикрытый глиной. Позже понял, что местная черная, или каменная береза никогда не поравняется с белокорой красавицей ни в росте, ни в красоте. Порода не та.
А вот люди, призванные из различных уголков страны прижились, они несли службу, их жены рожали детей и все считали не отмеченный ни на одной карте городок ли, просто большой поселок своим и любили его и даже скучали будучи в отпусках, а вид здешней растительности после некоторого навыка ласкал их взор как березы среднерусской полосы.
Петр Иванович бодро вышагивал по деревянному тротуару, с удовольствием посматривая по сторонам. На душе было очень хорошо. Ему казалось, что он даже чувствует аромат разогретой листвы. Этого не могло быть, просто память с детства хранила густой дух березовых рощ и поэтому обманывала положительно настроенного человека. Какое уж там обоняние у годами живущих в запахе железа, сурика и перегретого пара.
В городке было по-летнему шумно. Громко кричали воробьи. Детвора азартно гоняла футбольный мяч. У подъездов оживленно судачили молодые мамаши, каждая при коляске. Как и во всех гарнизонах, здесь преобладали женщины и дети. Мужчины несли службу.
Кое-кто из играющих, беседующих, прогуливающихся и просто сидящих на лавочках мельком бросал взгляд на старшего мичмана. Делалось это чисто автоматически, сознание тут же отмечало - это не наш отец - и люди столь же автоматически возвращались к прерванному занятию.
У магазина толпилась горластая очередь. Прямо с крыльца продавали кефир, продукт для местных покупателей скорее экзотический, чем обычная "молочка". В плотном гуле голосов слышались отдельные выкрики вроде: "Вторую очередь не занимать, всем не хватит", "Почему вы не даете мне для двойняшек в два раза больше?". Он постоял, подумал о том, что неплохо бы сейчас выпить кружку холодного кефирчика, но занимать очередь не стал. Эта песня растянулась бы часа на полтора, а то и больше.
Сразу за магазином на небольшом пустыре стайка мальчишек гоняла мяч. Среди юных футболистов Петр Иванович увидел сына, окликнул его:
-Сережа!
Белоголовый, разгоряченный игрой Сережа готовился врезать в ворота верный гол, оставалось всего ничего, он уже ворвался на штрафную площадку. Услышав отца, Петрусенко-младший с не меньшим энтузиазмом завопил: "Ура! Папа пришел!"
Отцу не посчастливилось увидеть триумф сына-футболиста. Сережа оставил мяч и помчался навстречу. Его место занял пацан из стоявших на подхвате, игра продолжилась. Сережа, вспотевший, грязный повис у отца на шее. При этом мордашка его светилась неподдельным счастьем. Боцман деланно строго спросил:
-Это что за телячьи нежности? Живешь тут у мамы под крылышком, понимаешь, и совсем девчонкой стал?
-Ну, тоже мне, папа. Сразу за нотации. Мы с мамой ждем-ждем тебя.
-Как ты ждешь, я вижу. Из мамы служанку сделал, наверное, здоровый ты лоб.
"Здоровый лоб" двенадцати лет от роду, тонкорукий, тонконогий и прогонистый, как лозинка, посмотрел на Петра Ивановича Аннушкиными глазами цвета синего моря:
-Нет, я ей помогаю, когда время есть... А чего она не разрешает мне готовить? Пылесосить, посуду мыть, полы - это я, а вот борщ варить не дает.
-Ты почему таким хитрым растешь? Хитрым и вдобавок хилым. Еловая твоя голова, я тебя где, на кухне встретил или...
-Или, папа, или. Ух ты, я тебе рубашку замарал.
Петр Иванович остановился, шлепнул сына по тощей заднице:
-Брюки тоже. Слазь, говорю, человек два уха, приехали. На пятый этаж не потащу, дураков нет.
Сережка первым, через две ступени взлетел по лестничной площадке, нетерпеливо забарабанил в дверь и радостно завопил:
-Большой сбор! Свистать всех наверх! Папа на горизонте!
В глубине квартиры послышались торопливые шаги, в дверном замке щелкнуло. Сережка быстро, в темпе, такими же прыжками помчался обратно к друзьям, пообещав быть к ужину. Дверь широко распахнулась, жена Петра Ивановича Аннушка всплеснула пухленькими своими ручками:
-Петя!
Боцман обнял жену, поцеловал и басом, напирая на "о", спросил:
-Здорова ли ты, послушна ли ты по старому, постоянная моя половинушка Онюта?
Аннушка засмеялась. Она прижалась к мужу, провела ладонью по гладко выбритым щекам, усам, вдохнула запах одеколона. Полмесяца не показывался муженек, думала, придет усталый, разбитый, грязный. А он ишь, какой красавчик, любо-дорого взглянуть на такого, как всегда начищен, наглажен, прямо франт франтом. И заторопила, по-деревенски окая волжским своим говорком:
-Ну проходи скорей, проходи, чего застрял в прихожке? С утра сижу одна, соседей никого нет, уехали в город за продуктами. Хотела с ними тоже, но как чувствовала, что ты приедешь. Вот, дождалась.
Она снова прижалась, поудобнее устроила голову у него на груди, прошептала:
-Пришел.
Петр Иванович легко поднял ее на руки, зарылся носом в мягкие, завитые кудряшки и замер, переполненный внезапно прорезавшейся острой жалостью к жене. Лично он не смог бы долго выдержать без своего корабля и забот по службе. Он представил, как однообразна жизнь ее в закрытом гарнизоне, в этом вечном ожидании. Ни тебе на работу устроиться, ни сходить куда.