Абу Сарсенбаев
Глава первая
НАД МОРЕМ КОЧУЮТ ТУМАНЫ
— Э-эй, засоня, вставай! Голоза разбухнет ото сна!.. Голос высокий, дребезжащий, но более всего неприятны капли холодной воды, стряхнутые мне в лицо. «Бр-р-р!..» Я с трудом открываю глаза. Надо мной, подобно вопросительному знаку, склонился Бекше Балганиязов — худой, длиннющий, мокрый, весь покрывшийся гусиной кожей. Я зарылся в одеяло. Но Бекше без долгих слов сорвал его и затряс надо мной вытянутой, как дыня, головой. С рыжих волос дождем посыпались брызги.
— Ах ты, желторотик! — заверещал он. — Поднимайся немедленно! Проспишь прекрасное утро!
— Сейчас, кузен Бенедикт…
Бекше и в самом деле, как две капли воды, походил на знаменитого Бенедикта из романа Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Особенно в эту минуту. Сравнение, однако, прошло мимо его ушей. Не давая времени опомниться, Бекше схватил меня за руки и выволок из кубрика.
— Посмотри! — вскричал он, как только мы оказались на палубе. — Посмотри вокруг! Видел ты когда-нибудь такую красоту?.. Она неповторима! А ну склони свою дурацкую голову перед этим чудом! Скажи: «Привет тебе, море — мир синего безбрежья!..»
Меня уже заразило веселое настроение друга. Шутливо склоняю голову:
— Привет тебе, море — мир синего безбрежья!..
А утро стояло и впрямь дивное. Редкостной красоты. Я восторженно замер. Далеко на западе скрывались ночные сумерки. А на востоке полыхала живописная картина, которую способна создать лишь палитра великой природы, и картина эта неуловимо и непрерывно менялась: потухали одни тона, рождались другие, цвета переходили друг в друга, временами получались такие переливы красок, что у меня захватывало дыхание. Сперва горизонт был словно каймой обрамлен нежной розовой дымкой. Затем дымка сгустилась, вода словно затомилась, и гребни тихих и медленных волн стали бордовыми. Вот уже горизонт заалел, над морем как бы повисло нежное покрывало; в следующее мгновение вверх ударили лучи и неожиданно и ярко выплыло солнце — будто расплавленная медь. А единственная на все небо маленькая тучка, до сих пор отливавшая матовым серебром, вспыхнула огненным светом.
— Не вытащи я тебя — никогда бы такое не увидел! — взволнованно говорил Бекше, протирая длинными, тонкими, как у музыканта, пальцами стекла очков. — Никогда!..
— Красиво! — отозвался я.
Величественно поднималось солнце, и море теперь отсвечивало чистым серебром. Яркие блики играли на гребнях волн, и сами волны с каждой секундой катили все веселей и легче, словно обретая молодую жизнь.
— Ну, нравится? — спросил Бекше, победоносно взглянув на меня. — Говори, нравится?
— Еще бы!
— Так не будь безучастным созерцателем, мой друг! Запечатлей, если сможешь, эту неповторимую картину на холсте! — съязвил Бекше. — Кто знает, может быть, в тебе дремлет талант Айвазовского?
— Перестань зубоскалить! — заметил я. — Не шути с именами великих!
— Стоп, мой желторотый птенец! — Бекше посерьезнел, видя, что в самом деле хватил через край. — В тебе, действительно, чувствуется божий дар. А раз так, его надо развивать, а не держать, словно птицу в клетке. Ты что, думаешь, Айвазовский постиг гармонию и буйство красок, лежа в колыбели? Забыл, что ли, стены скольких домов разрисовал он в детстве? То-то… И твой учитель, должно быть, недаром подарил тебе книгу.
Бекше имел в виду книгу, рассказывающую о жизненном пути величайшего мариниста Айвазовского, которую мне недавно подарил учитель по рисованию. Вчера мы с Бекше перечитывали ее.
— Может, учитель и питает какие-нибудь надежды, — заметил я. — Но вряд ли у меня есть этот самый дар, о котором ты говоришь.
— Глупец! — воскликнул Бекше и схватил коробку, в которой я хранил краски. — Так оставайся несчастным созерцателем и… нытиком! Выброшу за борт…
Я кинулся к нему, обхватил, смеясь, отобрал коробку. Конечно, до настоящего художника мне далеко, но и не считал я себя «несчастным созерцателем» природы. В свободное от работы время, выпадавшее мне на нашем небольшом рыболовном судне «Нептун», я писал этюды. Писал тайком, в стороне от чужих глаз. И вправду, я не понимал: есть ли во мне дар художника или же это детская забава. Иногда этюды получались удачные. В такие минуты я верил в себя, и мечта — стать художником — казалась делом самого ближайшего будущего. Об этом знал лишь один Бекше. Однажды дядя Канай — капитан нашего судна — с подозрением покосился на меня и неодобрительно заметил: «Ты, Болатхан, как первоклассник, ходишь, весь измазанный красками. Думаешь, хорошо это?» Я что-то пробормотал в ответ, боясь лишь одного — лишь бы он не догадался о моих увлечениях. Лишь бы не подумал, что только за этим я и вышел в море. Но дядя Канай был слишком занят, чтобы вдаваться в подробности моего досуга.