— Ну, теперь отдай мне ружье? — попросил Тогайали. — Я посмотрю, как приклад ляжет на плечо. Ну, дай.
— А ты дай слово Болатхану, что не будешь стрелять в святых тюленей! — потребовал Айса.
— А как я узнаю, что он святой, а не обыкновенный? Кин, кин… Что, у них на лбу написано?
— Как увидишь рядом с ним детеныша, значит, святой, понял? Держи ружье.
— А-а! — Тогайали поймал ружье на лету. — Я уже пообещал Болатхану. — Он приложил ружье к плечу. — Здорово! Молодец, Болатхан. Мастер на все руки. Всех обскакал.
— Тут Кадырали, правда, задел важный вопрос, — заговорил Айса снова. — Святого у них в ауле не оказалось. Что, если святого сделать из Тогайали?
— Из меня? Кин, кин… А как это ты мыслишь?
— А вот, если умрешь раньше меня…
— Типун тебе на язык! — испугался Тогайали.
— Допустим, что это случилось, — продолжал Айса, блестя глазами. — Я и Кадырали закололи бы у могилы барана, повесили на шест лоскут белой материй и стали бы твердить, что тут захоронен святой человек.
— Это Тогайали-то? — спросил Сартай.
— Суеверные приходили бы отмаливать свои грехи, приносили бы жертвоприношения. — Айса снова увлекся. — На Мангыстау, глядишь, появился бы триста шестьдесят первый святой. Лично для Кадырали.
— Кин, кин…
— Началось бы паломничество. Резали бы овец, кумыс лился б рекой.
— Ах, черт побери! — воскликнул Тогайали и зачмокал губами. — Вот бы мне тогда встать из могилы и наесться до отвала.
Все захохотали. Только Рахмет-бабай сидел с обиженной миной на лице.
— Эх, Айса, — вздохнул он через некоторое время. — Не смейся, пожалуйста. Я и сам во многое из этих легенд не верю. Жалею, что и на этот раз ввязался в спор.
Старик помолчал с минуту и вышел из кубрика.
На другое утро дядя Канай и Бекше на "Шмидте" отправились на баржу. Повезли сдавать добычу всех трех бригад. Вернулись они вечером оба мрачные, молчаливые.
Капитан сразу же ушел в свою каюту. "Наверное, устал, — подумал я. — Хочет отдохнуть".
Бекше привез обратно Пушка и проигрыватель, и я понял, что Люда отвергла подарок. Он сунул мне тюленёнка и побрел к себе в радиорубку. Вид у Бекше был унылый. Плечи опустились, бакенбарды повисли. Он еле волочил ноги.
— Ты не заболел, Бекше? — спросил я. Мне не верилось, что человек может так измениться из-за неудачной поездки к девушке.
Бекше не ответил. Я накормил Пушка и вошел в радиорубку. Бекше рвал на мелкие кусочки тетрадь с письмами, посвященными Люде. Я взял его за локоть, усадил на койку. В такие моменты Бекше безропотно меня слушался.
— Выкладывай, что случилось?
Бекше уставился тусклыми глазами в угол.
— Язык проглотил?
— Оставь меня в покое, Болатхан.
— Почему привез обратно Пушка?
— А кому бы я подарил его?
— Люде.
— А где она, Люда? — он посмотрел на меня.
— Вы что, не нашли баржу?
— Нашли. Только Люды там нет.
— Ты же каждый день разговаривал с ней?
— Провели меня на мякине. Другая девчонка выдавала себя за Люду и морочила мне голову.
Я рассмеялся. Получилось забавно.
— Неужели ты не мог догадаться по голосу? — с удивлением спросил я. — Кто уверял, что голос у Люды похож на звон серебряных колокольцев? Ты или не ты?
— В том-то и дело, что голос у этой рыжей и рябой девчонки еще красивей, чем у Люды! — Бекше соскочил и нервно забегал по радиорубке! — Какая наглость! Мы взошли на баржу, сердце мое рвется из груди. Вдруг подходит какая-то толстушка и спрашивает: "Который из вас радист?" Дядя Канай, конечно, показал на меня. Она и кинулась мне на шею. "А, это ты, любовь моя!.." Я готов был провалиться сквозь землю. А она еще требует проигрыватель. Какой позор! И все это случается при дяде Канае… — Бекше со стоном бросился на койку.
— Ты объясни мне, куда делась Люда?
— Дядя Ваня умер. Она похоронила деда и уехала в Астрахань. Не взяла с собой даже голубя.
На глазах Бекше выступили слезы обиды.
— Слушай, что за слезы! — рассердился я. — Ты джигит или нет? Люду отыщем. Свяжемся с Астраханью. Возьми себя в руки. А почему дядя Канай в плохом настроении?