Бекше вытащил из коробки небольшой этюд, написанный мной вчера.
— Похвально, похвально! — Он приладил картон на выступе бака и стал рассматривать этюд как знаток живописи: то отходя на несколько шагов от рисунка, то чуть ли не тыкаясь в него тонким, острым носом, подняв очки на лоб. — Нет, что ни говори, а толк из тебя будет. Это факт! — Бекше стал перед этюдом, откинув назад голову. — Вот здесь, правда, на этой стороне моря, мало воздуха. Скованно как-то, потеряно ощущение простора. Да и море чересчур плоское. Посмотри внимательнее. — Бекше кивнул в сторону. — Теперь чувствуешь? Видишь, как оно нежится, смеется? У тебя на первый взгляд все на месте: и солнце, и волны, и блики света, а море все же получилось неживым, хмурым. Надо поискать еще. Учись у самой природы. Не забывай, что говорил гениальный Леонардо: «Природа — мастер мастеров».
— И откуда только ты знаешь все это? — Этюд тускнел в моих глазах. А море обступало наше судно со всех сторон, и лежало оно, величаво сверкая под солнцем.
— Море, Болатхан, одухотворенная поэзия! — Мой «профессор» перешел теперь на высокопарный слог, к которому он тяготел и в более обыденных обстоятельствах. Тонкие губы растянулись в улыбке, обнажив белые крепкие зубы. — На Красной площади высится прекрасное творение человеческого гения — собор Василия Блаженного. Я видел его два года назад. Гид, рассказывая о соборе, назвал его поэзией в камне. А про море я бы сказал, что оно — песня, сотканная из живых, ласковых, певучих волн. Прислушайся, и ты услышишь его великую неповторимую мелодию.
— Верно, — говорю я, невольно прислушиваясь к тихому и мерному шелесту волн. И в свою очередь хлопаю Бекше по спине. — Верно мыслишь, философ.
— Мыслишь? — взвился Бекше. — Я не мыслю, а вижу, чувствую эту красоту.
Над Бекше не так-то просто взять верх. Он легко отмел мою попытку свести его слова к «теоретизации» и, чтобы окончательно убедить меня в своей правоте, обратился к поэзии. Я не без интереса слушал, как он, волнуясь, декламировал стихи, посвященные морю.
Таков мой друг. Он старше меня всего на четыре года, но жизненный опыт его здорово отличается от моего. Бекше образован. Пожалуй, не осталось ни одного известного романа, которого бы он не прочел. Знания его разносторонни. Бекше увлекается и историей, и географией, и биологией, и искусством. В поселке он был известен тем, что мог с полным знанием дела участвовать в любом разговоре взрослых.
Отец его — капитан, погиб смертью героя под Москвой. Бекше — единственный мальчик в семье — долгое время жил мечтой стать, как и отец, военным. Но в училище его не приняли: подвело зрение.
Характер моего друга противоречив. Многое в нем мне нравится, но и многое я не приемлю. В первую очередь — непостоянство в суждениях и поступках, самоуверенность. Эти его качества иногда вызывают у меня раздражение. Бывает, даже выбивают из колеи. Сегодня, к примеру, он решает стать военным специалистом, а завтра вдруг заявляет, что пойдет учиться на актера. Еще через день узнаешь, что Бекше непременно будет преподавателем университета, что это — давнишняя его мечта; он все продумал и нашел, что заниматься наукой следует, одновременно читая лекции в университете.
Мне же казалось, что у Бекше нет призвания ко всем этим профессиям. Я не мог вообще представить себе, как будет сидеть военный мундир на его тощем, сутулом и долговязом теле. Не думаю, чтобы кого-то мог вдохновить такой командир, который непрерывно поправлял бы очки и, суетясь, тонким фальцетом сыпал команды.
Что касается сцены, средоточия одного из древних видов искусств, то она, не в последнюю очередь, требует от актера голоса с хорошо поставленной дикцией.
Университетская аудитория, по моему глубокому убеждению, окажись там однажды Бекше в роли преподавателя, станет ареной трагического конца моего друга. При первых же звуках его голоса девушки, наверняка, прыснут со смеху, а через минуту и вся аудитория превратится в комнату смеха.
Правда, Бекше умеет говорить, логика речи у него поразительная. Но ведь его надо слушать, не перебивая.
Так, за последние три года, перебрав немало специальностей, он ни к одной не прикипел сердцем. Лишь любовь к морю у него не остывает. Любовь эта — беззаветна, бескорыстна и глубока. В этом году он пришел на «Нептун», работает радистом. И мне хочется верить, что его последнее решение — поступить следующим летом в институт океанографии — твердое.