Григорий Арсеньевич, весь в масле, вспотевший, копался возле неподвижного, лоснящегося, как он сам, дизеля. Будто не было грохота, сотрясений, крена. Толстый старый человек возле двигателя, которому он не верит, который он щупает и слушает и днем и ночью.
Оскальзываясь на жирном металле настила, Вольнов пробрался вплотную к механику, хлопнул его по плечу. Григорий Арсеньевич вздрогнул и обернулся. Вольнов близко увидел маленькие бледные глаза под седыми бровями, крикнул:
– Выходи наверх!
Механик ткнул толстым пальцем в ручной топливный насос:
– Резьба! На втулке! Сорвана!
– Я приказал, чтоб все наверх!
– Я и говорю! Надо бы еще форсунки! Прочистить!
– А?
– Чего?
Упругий и тяжелый грохот свалился на них.
Вольнов повернул механика к себе спиной и толкнул его коленом под зад. Григорий Арсеньевич послушно полез к трапу. Он даже заторопился. Он, очевидно, понял, что нарушает приказ своего капитана. И хотя ему всегда странно было называть капитаном дружка своего сынишки, он старался уважать его и слушаться.
Вольнов стоял внизу и смотрел на то, как лезет Григорий Арсеньевич. И кроме мыслей о судне, о льде, о том, что, быть может, стоит сейчас откачать за борт питьевую воду из носовых цистерн, кроме беспокойства за людей и тысяч других больших и малых беспокойств, он еще подумал о том, что уже второй раз приходится нарушать законы из-за Сашкиного отца. Он нарушил их, когда устроил старика на судно. И сейчас, когда ушел с палубы. Не имеет права капитан уходить с палубы в такой момент.
Туман по-прежнему скрывал равнодушной завесой все вокруг, но льды немного успокоились, потому что вдруг стих ветер. Льдины чуть-чуть начинали расползаться. А часам к восьми вечера ушел туман. И прямо по носу в кабельтове расстояния они увидели «Седьмой» и длинную сутулую спину Якова на его мостике. Совсем такую, как тогда в Петрозаводске, когда «Седьмой» стукнул их на швартовке.
Солнце спускалось за дальние льдины. Его белые лучи скользили по этим льдинам и редким окнам чистой воды, и от «Седьмого» протянулась по ропакам длинная фиолетовая тень. Солнце совсем не грело. Вольнов чувствовал, как затвердели от холода щеки и губы.
– Подойдем к «Седьмому»? – спросил старпом. – Вот они… Вместе стоять веселее, а до утра мы дальше не двинемся, пожалуй.
– Нет. Не пойдем, – сказал Вольнов угрюмо. Он не хотел видеть Левина.
– Мы давно договор не проверяли, – сказал старпом.
– Можете идти отдыхать, Василий Михайлович, – сказал Вольнов.
Старпом чертыхнулся и ушел. Он был прав. Сейчас следовало подойти к «Седьмому». Это было бы радостно для обоих экипажей. Матросам очень хотелось бы сейчас постоять с «Седьмым» борт о борт, почесать языки, посмотреть на другие лица.
– Товарищ капитан, а вон «Седьмой», да? А мы к нему подходить не будем? – крикнул с палубы боцман.
– Нет. Не будем, – сказал Вольнов. Он был убежден, что следующим задаст этот вопрос Григорий Арсеньевич: когда матросам надо было чего-нибудь добиться у капитана, они подговаривали механика. Старик был добр и не мог им отказывать. Он то просил выдать команде сгущенного молока, то заступался за Корпускула. Матросы чувствовали, что у старика с капитаном несколько особые отношения и что капитан чаще всего идет навстречу механику.
Через пять минут механик поднялся на мостик.
Вольнов хмыкнул.
Григорий Арсеньевич сразу хотел что-то сказать, но раскашлялся и сперва долго грохотал и отплевывался, сотрясаясь всем своим грузным телом. Наконец вытер прослезившиеся глаза и сказал именно то, чего ожидал Вольнов:
– К «Седьмому» бы подойти… У меня воздух травит из запасного баллона, а у ихнего механика прокладок пруд пруди… Такой он вообще хитрый суслик…
– Ишь, и про сусликов вспомнил, – сказал Вольнов без усмешки. – Тоже хитрец нашелся… Матросы тебя, Арсеньевич, подговорили…
– Ну что ты, Глебушка!
– Прокладки… воздух травит… И не стыдно врать-то?.. Идите сами на реверс. Попробуем подойти.
Вольнов отвернулся от старика, но тот все не уходил.
Вольнов спиной чувствовал, что Григорий Арсеньевич не ушел и что он хочет что-то спросить. Он многое понимал, этот старый, пропитанный запахом масла и металла человек. Он был слишком стар и опытен. Еще сразу после выхода из Архангельска он как-то спросил: «Вы что, полярные капитаны, поссорились?» И потом вскользь заметил: «Море, оно что? Оно ссор на себе не любит…»
– Григорий Арсеньевич, о чем вы меня хотите еще спросить? – проворчал Вольнов.