Возле него стояли зенитчики и минеры, комендоры кормовой пушки. И здесь, как всюду на корабле, будто зачарованные, вглядывались все в океанскую даль, в колышущийся, кружащийся снег, куда шел полным ходом эсминец, откуда уже чудились раскаты артиллерийской стрельбы.
— Через десяток минут войдем в соприкосновение с вражеским кораблем. Командир боевой части уже разъяснил задачу? Понятно, что на дальних дистанциях он нас не обнаружит, а на ближних наше дело первым открыть огонь?
— Так точно, понятно, — сказал командир орудия Филин.
— Командиры баковых орудий решили гвардейское звание добыть в этом бою «Громовому», — с веселым задором продолжал Снегирев. — Чтобы сам товарищ Сталин наш корабль похвалил! Беспокоятся, как бы вы не подкачали в смысле скорострельности. Да я им за вас поручился, друзья! Уж вы меня не подведите!
Матросы кругом заулыбались. Под низко надвинутыми шлемами суровые лица смотрели без прежнего напряжения.
— А кроме того, — Снегирев поправил каску на голове, — дали они мне большевистское слово во время боя всем быть в касках, а в бескозырках щеголять уже потом, на берегу, когда пойдем к девушкам новыми орденами хвалиться… Вы почему без каски, Синявин?
Пожилой приземистый подносчик снарядов застенчиво молчал.
— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, он шлем за борт упустил, когда корабль намедни качнуло, — сказал командир орудия. — Шлем с гака сорвало, а он подхватить не успел.
Снегирев снял, протянул Синявину свою, мохнатую от облепившего ее снега, каску.
— Наденьте, Синявин. Да смотрите, не упустите снова.
— А вы, товарищ старший лейтенант? — протестующе начал Синявин.
— Приказы начальства не обсуждаются! — строго перебил Снегирев. — После боя лично мне возвратите шлем… — И снова сделал лукаво-таинственные глаза, подмигнув окружающим. — Так уж подтянитесь, орлы, дайте высшую дисциплину. Ну, а теперь по боевым постам! Еще побалакаем после боя. Будет тогда о чем рассказать!
Он шел по шкафуту обратно. Ощущение чего-то незавершенного томило его: как будто побывал везде, на решающих участках близкого боя… Откуда же это ощущение чего-то несделанного? Все в порядке, моряки не подведут, орлы, золотые ребята… И вдруг вспомнил молодого минера, тонкую, слегка подавшуюся вперед шею, большие черные, воспаленные бессонницей глаза.
Да, Афонин… минер у кнопочного замыкателя… Парнишка, который не мог спать… После выхода в море снова беседовал с ним, остался доволен его бодрым, посвежевшим видом… И все же опять томила тревога за этого матроса.
Он взглянул на часы. Во что бы то ни стало нужно повидать Афонина перед боем… Но сперва еще одно дело.
Он распахнул дверь к офицерским каютам, прошел по коридору. В кают-компании что-то белеет: доктор Апанасенко уже надел свой больничный халат, разворачивает там лазарет, стол кают-компании приготовлен для возможных операций… Все как надо.
В полураскрытую дверь каюты штурмана он увидел: мистер Гарвей, в своем верблюжьем реглане и в шапке, лежит на койке, закинув ноги за валик. Гарвей быстро прикрыл газетой стоящую рядом бутылку. Ром. Опять принес с собой на корабль немало бутылок рому. «Что ж, не мне его воспитывать, — мельком подумал Снегирев. — Пусть пьет в каюте. Только б не мешался под ногами…»
Снегирев вошел в свою каюту. Калугин сидел за столом, расстегнув полушубок, с увлечением писал. У локтя лежало несколько полузачеркнутых чернеющих размашистыми строками страниц.
Весь в волнении, в поэтическом вдохновении он глянул на Снегирева.
— Вот, Степан Степанович, написал обращение. Слово перед боем. Давайте так и назовем его: «Слово перед боем». Проза и стихи. Стихи из Маяковского, из «Песни о «Варяге»…
Снегирев просматривал странички. Потом взглянул на Калугина.
— Хорошо. Отлично! И о боевых традициях и стихи хорошие подобрали… Только знаете, не нужно из «Варяга». О «Варяге» нам говорить рано, может быть, и споем его, только не сейчас… Не будем о гибели говорить. Может быть, лучше начнем так: «Моряки «Громового»! Мы идем биться за жизнь, за славу Северного флота. Мы одолеем врага, если каждый отдаст для этого все свои силы». И тут хорошо бы знаменитое: «Наше дело правое, победа будет за нами!»
Застенчиво он положил странички на стол.
— Это только моя мысль, а вы уж ее отшлифуйте, — сказал Снегирев. — Вы на меня не обижайтесь, товарищ Калугин… Жить будем! Еще какой роман напечатаете о наших орлах… Еще я вас с моими мальцами познакомлю, давно не видался с ними. Уже написали? Добро! Попрошу побыстрее пройти в ленинскую каюту, там вам подготовили микрофон, успеете прочесть до боевой тревоги.