Он шагнул в коридор, по внутреннему трапу взбежал к командирской каюте, потом еще выше — на мостик.
Вот он стоит — Афонин: подавшись вперед, весь внимание. Как будто не слишком похож на того парня, что пришел тогда в каюту, сидел вялый, сонный, замкнувшийся в себе.
— Товарищ Афонин! — окликнул Снегирев.
— Есть минер Афонин! — откликнулся краснофлотец.
Он глянул на Снегирева в упор. В больших глазах, мерцающих из-под широко открытых ресниц, был веселый боевой задор, возбуждение охотника, выслеживающего добычу, нетерпение человека, которого отвлекают от целиком захватившего его дела.
— Что там в видимости?
— Пока сплошная муть, товарищ старший лейтенант, — с досадой сказал краснофлотец. Снова точным движением поднял к глазам бинокль, смотрел вдаль: собранный, зоркий, полный предвкушения близкого боя.
«Нет, это не прежний Афонин. Это какой-то новый Афонин. И голос у него теперь звонкий, мужественный, боевой голос», — радостно подумал старший лейтенант.
Капитан-лейтенант Ларионов стоял у машинного телеграфа, тоже всматриваясь вдаль. Но впереди ничего не было видно, кроме однообразно крутящейся, летящей прямо в глаза массы тяжелых, мокрых снежинок.
— Штурман, — крикнул командир в переговорную трубу, — как прокладка?
— Выходим к цели, — отозвался штурман. — Сто кабельтовов до заданных координат.
— Лейтенант Лужков, все готово к торпедному залпу?
— Все готово к торпедному залпу, — звонко ответил Лужков.
Даль стала проясняться. Снег падал медленнее и реже, открывалось бугристое, белеющее барашками море, горизонт светлел и отодвигался с каждой минутой. Ларионов прикусил губу.
— Штурман, сколько до заданной цели?
— Девяносто кабельтовов до заданных координат, — прозвучал голос штурмана.
— Будете докладывать дистанцию каждую минуту.
— Есть докладывать дистанцию каждую минуту!
— Прямо по носу слышу орудийную стрельбу, — доложил Гордеев. Он начал эту фразу громко и вдруг понизил голос, как будто враги могли услышать его.
Невнятный орудийный гул нарастал с каждой секундой.
С каждой секундой светлел и отодвигался горизонт.
Вот сейчас прояснится уже близкий берег, сигнальщики «Геринга» увидят «Громовой», тяжелый крейсер закроет эсминцу дорогу стеной заградительного огня.
— Шестьдесят кабельтовов до заданных координат. «Шестьдесят кабельтовов, — думал Ларионов, — а я могу стрелять только с тридцати кабельтовов. И выведет ли меня штурман точно на цель? Трудная задача! И правильно ли я ориентировал его? Там ли сейчас «Геринг»?.. «Геринг» еще в снеговой завесе, а мы на открытом месте, он, может быть, уже запеленговал меня, уже, может быть, открывает огонь».
Даль попрежнему гудела стрельбой, ветер свистел в снастях, хлопал брезентом ветроотводов, над мачтой светлело небо.
— Торпедный залп не давать без приказа, приготовиться к артиллерийскому залпу, — размеренным голосом сказал Ларионов.
— Пятьдесят пять кабельтовов до заданной цели, — докладывал штурман.
— С веста идет новый снежный заряд! — ликующе крикнул Гордеев.
И снова потемнело вокруг, все кругом затянуло мокрой белизной, снова летел в лица снег, этот желанный, необходимый сейчас снег. «Природа сочувственно относится к большевикам», — мелькнула в голове Калугина крылатая фраза доктора.
Калугин уже прочел свою речь в микрофон, теперь он стоял в глубине мостика. Он видел лицо Ларионова, будто вырубленное из мореного дуба, жесткий, окаймленный глубокими складками рот. Командир сбросил перчатки, положил голые руки на медные ручки телеграфа, весь в одном порыве наклонился вперед.
— Пятьдесят кабельтовов до заданных координат, — донесся подчеркнуто спокойный голос из штурманской рубки.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Обвес и чехол казенной части орудия обледенели. Они гремели, как листовое железо. Широбоков и досылающий Терещенко торопливо снимали их, в то время как установщик прицела Гулин, согнувшись на креслице в стальной коробке щита, прижался бровью к резиновой оправе оптического приспособления.
Краснофлотцы сметали снег с палубы. Как и все моряки орудийного расчета, Старостин надвинул на глаза тяжелую каску. Распоряжался негромко и звучно. Под белой сталью, пересекавшей лицо на уровне бровей, его черты казались особенно значительными, полными уверенного, почти надменного выражения.
Снова взлетела над полубаком волна, обдала моряков фонтаном длинных брызг.