Капитан-лейтенант со звоном перевел ручки машинного телеграфа, подошел к переговорной трубе.
— Штурман, прибавил сто оборотов!
— Есть прибавил сто оборотов! — донесся глухой голос снизу.
Командир шагнул к поручням, вынул мундштук и пачку сигарет.
Вот подходящее время для вопроса.
— Товарищ капитан-лейтенант!
Ларионов взглянул отсутствующим взором.
— Мы оторвались от конвоя? — Калугин попытался сформулировать вопрос возможно профессиональнее и короче.
— Так точно, — рассеянно сказал Ларионов.
— В чем же смысл операции теперь?
— Мы перешли в дозор, — сказал командир корабля.
Калугин ждал продолжения разговора. Но капитан-лейтенант молчал, аккуратно, вставляя замерзшими пальцами сигарету в разноцветный наборный мундштук.
— Перешли в дозор, — наконец, повторил он так, будто эта фраза должна была объяснить все. Став таким образом, чтобы дым не шел в сторону Калугина, он курил глубокими затяжками, предупредительно-любезно глядя ему в лицо.
Калугин ждал молча. Что-то в манерах командира корабля мешало продолжать расспросы. «Сейчас заговорит сам», — думал Калугин. Но Ларионов молча докурил сигарету и сунул мундштук в карман.
— Прошу прощенья! — негромко, слегка наклонив голову, сказал он и, отойдя к поручням, подняв бинокль, стал медленно вести им по дальним волнам.
Калугин остался на месте. Что ж, выждем удобного случая поговорить с кем-нибудь еще… Став так, чтоб не продувал неустанный, свищущий в снастях ветер, глядя в широкую спину капитан-лейтенанта, он до мельчайших подробностей вспомнил свое первое знакомство с ним как раз перед началом похода.
Он тогда впервые вступил на палубу «Громового», и его привели к командирской каюте — в узкий и жаркий коридорчик, где громоздились на вешалке черные шинели с золотыми нашивками на рукавах, желтые прорезиненные куртки, бараньи полушубки, шапки-ушанки с кожаными верхами и меховыми отворотами — все эти атрибуты дальних морских походов за Полярным кругом.
Снимая шинель, одергивая полы кителя и протирая запотевшие очки, Калугин заглянул в полураскрытую дверь каюты.
Худощавый, очень прямо держащийся, среднего роста человек, в свежей сорочке, с блещущим белизной отложным крахмальным воротничком и в тщательно отглаженных брюках, стоял перед зеркалом, примеряя фуражку. Фуражка была щегольского фасона, с очень узкими, туго отглаженными полями, с длинным лаковым козырьком, нависающим над носом, как клюв.
— Ну что, Гаврилов, нахимовский козырек?
Стоявший перед зеркалом с явным удовольствием рассматривал свое обмундирование.
Вестовой — белокурый большеголовый краснофлотец — стоял рядом, держа на деревянных плечиках черную отглаженную тужурку с золотыми нашивками на рукавах.
— Подходящий козырек, товарищ капитан-лейтенант, — солидно подтвердил Гаврилов. Он помог Ларионову надеть тужурку.
— Перчатки, Гаврилов!
Вестовой подал пару белоснежных нитяных перчаток. Командир корабля критически осматривал их.
Калугин слегка постучал в металлическую, покрашенную под светлый дуб дверь.
Капитан-лейтенант оглянулся.
— Войдите!
Калугин шагнул в каюту. Капитан-лейтенант снял фуражку, положил в нее перчатки.
— Свободны, Гаврилов!
У него был негромкий, очень ровный голос, бледно-голубые глаза под выпуклыми надбровными дугами на медно-желтом лице, очень белый высокий лоб, пересеченный алым следом от фуражки.
— Я военный корреспондент Калугин, командировал редакцией на ваш корабль.
Капитан-лейтенант, став, казалось, еще прямее, пожал Калугину руку, мельком глянул в удостоверение.
— Добро. Прошу пройти к моему заместителю по политчасти. Он займется с вами.
— Сперва я хотел бы поговорить с командиром корабля, — сказал, дружелюбно улыбаясь, Калугин.
Ему явно везло. Не так-то легко, предупреждали в редакции, застать командира корабля в свободную минуту. А у командира «Громового» сейчас, очевидно, как раз свободное время.
Нетерпеливое, досадливое выражение мелькнуло на лице капитан-лейтенанта. Молча он указал на узкий диванчик, примыкающий к столу, сам сел в кресло.
— Хотел бы побеседовать с вами о боевых делах «Громового», — сказал Калугин, садясь и раскрывая блокнот. — Так сказать, получить установки для работы…
Он положил блокнот на стол, посмотрел, хорошо ли отточен карандаш. Собирался фиксировать каждый интересный факт, каждое типичное выражение. Он привык к радушным встречам в воинских частях, привык, что при любой возможности бойцы и командиры охотно отвечали на вопросы, сами вступали в разговор.