Митрофан Степанович глядел на все это невидящими глазами. Дома он бесцельно ходил из угла в угол, принялся было за уборку в комнате, но тут же махнул рукой: кому это нужно?.. Ничто не радовало здесь теперь, ничто не грело: не было дочери!
Он перебирал в памяти все прожитое, день за днем, вспоминал давно забытые мелочи и подробности, которые обрели теперь совершенно новый смысл, и все было связано с дочерью. Катя приходила с работы, пахнущая морозом, веселая, раскрасневшаяся, и еще с порога кричала звонко: «Проголодался, папа? А я нынче немного задержалась…» В дни получки она обязательно приносила ему пачку табаку как раз того сорта, к которому он привык, а иногда и косушку, торжествующе ставила ее на стол и говорила, смеясь глазами:
— Побалуйся маленько!
— Да что ты, доченька, — притворно отнекивался Митрофан Степанович. — Знаешь же, что я не пью ее, окаянную…
— Ладно уж… непьющий, — все так же смеясь глазами, останавливала дочь. — Думаешь, я не знаю, как ты со своими дружками-стариками в рюмочку заглядываешь?
— Выдумаешь! — обижался Митрофан Степанович.
— Ну не сердись, не сердись, — снова смеялась Катя. — Подъезжай к столу. Да погоди, я тебе закусочку соберу. Мамки нет — кто ж тебя и побалует.
— Так ведь расход какой! — все еще для видимости упрямился он.
Но Катя уже не слушала его, гремела тарелками, суетилась, мурлыча себе что-то под нос, на ходу делилась с отцом какими-нибудь пустячными новостями, и обоим им было спокойно, хорошо, хорошо…
Митрофан Степанович наливал себе чарочку, подносил ее к глазу, смотрел через стекло и неторопливо говорил:
— Ну, доченька, твое здоровье…
Вечерами, если дочь никуда не собиралась, он, бывало, схитрит, пожалуется, что вот глаза стали плохо видеть, экая досада, а он как раз газетку свежую припас, — и она садилась читать ему вслух…
Сколько их оказалось, этих воспоминаний! Вот ведь, жизнь проживешь, а до определенной поры не будешь знать, как дорога сердцу каждая мелочь, каждый пустячок, напоминающий о прошлом.
Через два дня Митрофан Степанович решил, что ему обязательно нужно увидеться с Ильей, непременно нужно, и под вечер поплелся к Обводному каналу, где, как он знал но рассказам дочери, жили девушки-работницы с табачной фабрики.
Дверь ему открыла Наташа — он ее сразу узнал, тоже по рассказам Кати. И она его узнала. Она радостно всплеснула руками, ахнула от удивления, потащила старика в комнату.
— Небогато живете, — зачем-то сказал он, когда вошел и огляделся.
— Девушки, это Катин отец, — объявила Наташа, и девушки тотчас обступили его, затормошили, засыпали вопросами.
Они заставили его снять пальтишко, одна из них сбегала куда-то с огромным потемневшим от времени медным чайником, и девушки почти насильно усадили Митрофана Степановича пить чай, и каждая пододвигала какое-нибудь свое нехитрое угощение: медовые пряники, баранки, разноцветный ландрин.
— Ах, сластены, сластены, — безобидно ворчал он. — На что деньги переводите!
— А мы не переводим. Это нам женихи приносят, — хохотали девушки. И все уговаривали Митрофана Степановича: — Ешьте, не стесняйтесь, они еще принесут.
Долго не хотели отпускать его девушки — все расспрашивали, слышно ли что-нибудь о Кате, вспоминали о ней. Но он взглянул на ходики: одиннадцатый час! — и встал:
— Спасибо. Отогрелся я у вас душой…
— А вы почаще к нам приходите, — приглашали девушки; одна завязывала ему шарф, другая совала в карман оставшиеся от чаепития пряники.
Наташа, поняв, что приходил Митрофан Степанович, должно быть, неспроста, вызвалась проводить его. И вот там-то, по пути домой, он и попросил ее: не передаст ли она Илье, что хочет он с ним увидеться.
— Трудно это, — подумав, сказала Наташа. А почему трудно — не объяснила.
Старик вначале обиделся, потом сообразил, что если девушка что-то недоговаривает, — значит, так и нужно.
— А все-таки? — попросил он снова. — Может, попытаешься?
Так она ему ничего и не пообещала.
И все же Илья пришел.
Он пришел в конце недели, поздно вечером, и когда Митрофан Степанович откинул крючок на двери и увидел перед собой однорукого человека, он даже как-то растерялся.
Он так и стоял, молча глядя на Илью.
А Илья шагнул через порог и просто сказал: