А Дорош все стоял и растерянно смотрел им вслед, не понимая, что с ним и почему его охватило какое-то странное, тупое и тяжелое оцепенение…
«Еще волной унесет», — подумал он наконец и поднял бескозырку, недоуменно вертя ее в руках: к чему она, куда ее деть?..
ГЛАВА 16
Теперь уже не в далеком Порт-Артуре, а здесь, во Владивостоке, с нетерпением ожидали прихода эскадры Рожественского.
Город, широким амфитеатром раскинувшийся над бухтой Золотой Рог, обычно веселый, пестрый, многоголосый, в эти дни выглядел сурово.
По-прежнему гудели словно улей кварталы «миллионки», где маленькие, вросшие в землю хижины и фанзы жались друг к другу и дым бесчисленных китайских харчевен смешивался с острыми и резкими запахами восточной снеди; по-прежнему шла бойкая — от рассвета дотемна — торговля только что выловленной, трепещущей рыбой в тихом уголке бухты — Семеновском ковше; по-прежнему по утрам улицы оглашались пронзительными криками разносчиков ранней зелени, скрипом заставленных бидонами тележек, грохотом армейских повозок с фуражом.
И все-таки было в будничном, привычном облике этого города что-то такое, что настораживало и напоминало о войне, о боях, кипевших, где-то совсем неподалеку, рукой подать от Владивостока.
По горбатым, неровным улицам, устремленным в сопки, едва начинало темнеть, расхаживали военные патрули: они останавливали запоздалых прохожих, проверяли документы. На Светланской, на Алеутской, где еще совсем недавно полно было моряков, теперь не часто можно было увидеть в толпе матросскую бескозырку или фуражку офицера; разве лишь иногда рысцой пробежит какой-нибудь матрос со срочным пакетом в штаб да прошагает, чеканя поступь, неторопливый и строгий комендантский наряд. Опустели синематографы, рестораны, притихли прокуренные портовые кабачки.
В вечерние часы, едва солнце скроется за дальними сопками, по ту сторону Амурского залива, город погружался в темноту и тишину, и только время от времени слышен был звон склянок на боевых кораблях, да где-нибудь на окраине, на Первой Речке или на мысе Чуркина перекликались своими басовитыми гудками паровые катера, да грохотали лебедки, да возникала и тут же испуганно умолкала протяжная, без слов, щемяще грустная песня грузчиков-китайцев.
Уходили засветло и возвращались перед самым рассветом корабли, непрестанно курсировавшие за Аскольдом, у Скрыплева, вблизи Русского острова[24]. Всю ночь с вершин сопок, где неясно темнели стволы крепостных орудий, артиллеристы вглядывались в темную, взлохмаченную морскую даль.
Отдаленный от столицы десятью с лишним тысячами километров, город жил искаженными слухами, которые совершали в эти дни несколько необычный круговорот: сначала они шли отсюда в Петербург в виде зашифрованных штабных донесений, а потом оттуда возвращались по телеграфным проводам — измененными до неузнаваемости.
Телеграф сообщал о каком-то колоссальном японском десанте, якобы высаженном неподалеку от Владивостока, но успешно отраженном доблестными защитниками крепости, о невероятных пожарах, истребивших чуть ли не половину города, о прорыве вражеских кораблей, к самой базе Сибирской военной флотилии.
Газета «Далекая окраина» — единственный «светоч цивилизации» в здешних местах, — боясь попасть впросак, избегала хоть как-нибудь комментировать события войны. Добрую треть страницы занимали в ней огромными буквами набранные сообщения о том, что товариществом «Седанка» выпущено в продажу пиво черное, мюнхенское и баварское; что в ресторане «Одесса» ежедневно играет оркестрион и к услугам посетителей имеется преотличнейший бильярд; перечислялись и подробнейше описывались всевозможные дамские галантерейные товары, полученные торговым домом «Чурин и К°». И только на самой последней странице, да и то мельчайшим шрифтом, газета время от времени отваживалась поведать о событиях на фронте.
Но уйти от правды или скрыть ее было все труднее: эскадре Рожественского, по всем данным, полагалось бы давно уже прийти в Золотой Рог, а ее нет и поныне. И тревога, закрадываясь в сердца, разрасталась с каждым днем.
Десятого мая, во вторник, молодой офицер Всеволод Евгеньевич Егорьев отправился к командиру отряда крейсеров — адмиралу, с которым был знаком еще в Петербурге. Он понимал, что визит этот не сулит ему ничего доброго, что он уже изрядно надоел адмиралу и что тот, как это было при последней их встрече, еще, чего доброго, раскричится, и все-таки это было лучше, чем вот такое томительное ожидание в полном неведении.