Матросы, наоборот, были бодры и веселы — так, словно усталость вовсе и не коснулась их. Налегая на весла, они перебрасывались шутками, вспоминали подробности этой ночи.
— Ой, а что же с нами теперь америка-а-шки сделают! — безбоязненно, весело, нараспев произнес Листовский и подмигнул Степе Голубю. — Узнают, что мы без их разрешения корабль покинули, живьем съедят!
Но сверх ожидания американские власти сделали вид, что они не заметили нарушения их запрета. Небольсин, вычитавший Дорошу за самоуправство, — впрочем, сделал он это не слишком энергично, — ожидал разноса от генерал-губернатора. Однако прошел день, второй, третий, а губернаторский посланец так и не явился: «проступок» русских моряков остался незамеченным.
Правда, и благодарности за свои самоотверженные действия они тоже не дождались.
— А нам из их благодарности шубу не шить, — отмахнулся Листовский. — Детишки тутошние когда-нибудь добрым словом помянут — и ладно. Нам другой благодарности и не надо. Русский матрос — он такой: зла не помнит, похвал не ищет.
…А Дорош после этого три дня провалялся в постели: сказалась ночная простуда, и если бы не старательный Зиндеев, отпаивавший до седьмого пота своего ротного крепким чаем с огромными порциями рома, кто знает, как долго затянулась бы эта болезнь.
Мичман Терентин, все свои свободные часы в эти дни просиживавший у постели Дороша, не переставал восхищаться:
— Ай да Алеша! Тихоня-тихоня, а поди-ка ты!..
— Перестань, — шутливо останавливал его Дорош. — Ты наговоришь!..
— Ну, а как же: теперь ты, Алеша, по всем статьям герой!.. — И добавлял глубокомысленно: — Это даже хорошо — тайфун. Все-таки, знаешь, хоть какое-нибудь разнообразие. А то уж слишком застоялась у нас тут жизнь на корабле. Ни одного происшествия!..
Но он оказался не прав.
ГЛАВА 19
События на «Авроре» начались неожиданно.
Утром с корабля на берег, в американский госпиталь отправляли часть раненых. Матросы растроганно прощались с товарищами, покидавшими корабль: кто знает, сколько пробудут они на берегу и что их там ждет?
Степа Голубь и Епифан Листовский ни на минуту не отходили от носилок, на которых лежал Ефим Нетес.
— Как же это тебя угораздило? — в который раз печально спрашивал Голубь. — И рана вроде была пустячная, а поди ж ты, экая неприятность!..
Нетес улыбался через силу, но улыбка получалась жалкая, растерянная.
— Да, брат, нехорошо вышло, — соглашался он. Нетес и сам не думал, что все обернется так скверно. Царапина — его в бою зацепило осколком — была и впрямь самая что ни есть ерундовая, и он считал, что через неделю-другую все заживет. А вот — не затягивается, проклятая, — и теперь доктор говорит — надо на берег, в госпиталь, иначе заражение крови, а с этим шутить нельзя. — Вы уж тут обо мне не забывайте, — глаза Нетеса становятся грустными. — Будет возможность, наведывайтесь в госпиталь…
— А ты как бы думал! — Листовский ободряюще улыбается. — Слыханное ли дело, чтобы матрос матроса в беде бросил? — Чтобы хоть как-нибудь отвлечь Нетеса от грустных мыслей, он шутит: — На сестриц там поменьше заглядывайся. А то и моргнуть не успеешь — окрутят, а тогда пиши — пропало. Был матрос — и нет его.
Вскоре носилки с Нетесом были переправлены на берег. Отправили на берег и остальных раненых.
— Вот и осталось нас из всей артели только двое — ты да я, — грустно сказал Голубь, оборачиваясь к Листовскому.
— Ну, это ты брось, — возразил Листовский. — Нас тут еще гляди сколько!.. Помнишь, как Евдоким говорил: главное — найти к сердцу матроса подходящий ключик, а там оно раскроется — только успевай сей в нем правду. Вон ведь какая силища!
И широким взмахом руки он обвел палубу, на которой толпились матросы.
— А что это нынче все какие-то… странные, — удивился Голубь. — Праздник — не праздник, а на кого ни глянь, все радуются, шумят…
— Здрасте! — Листовский изумленно поглядел на Голубя. — Да ты что, Степушка, с луны свалился? Почту с берега привезти должны. Вот все и ждут.
— Почту? — обрадовался Голубь. — Нет, правда?
— Ей-богу!
Почти в ту же минуту кто-то из моряков возбужденно воскликнул:
— Шлюпка идет!
К «Авроре» подходила шлюпка, в которой восседал на банке писарь Коротеев. Вид у него был такой гордый и солидный, что матросы дружно расхохотались.
— Везешь? — враз выкрикнуло несколько нетерпеливых голосов. — Есть или нет?