— Не говори, — тоже улыбнулся Листопадов. — Такой гулеж был!.. К утру еле-еле вернулись домой. — Он снял фуражку с вешалки. — Однако пойдем взглянем, что там, на корабле.
Тот, кто посмотрел бы сейчас со стороны, как поднимаются по трапу командир корабля и его помощник, как Листопадов озабоченно и резко бросает через плечо короткие приказания и как Шамшурин тут же повторяет их и дает спокойные, негромкие команды офицерам и матросам, — тот вряд ли подумал бы, что тревожная настороженность стоит между этими двумя людьми. Отношения можно было выяснять там, на берегу, — если их вообще нужно было выяснять. Здесь же были корабль, море и короткое, но все вобравшее в себя слово: с л у ж б а.
Листопадов сказал правду. Ночь перед выходом в море он провел без сна. Собственно, никто ведь и не думал, что назавтра будет этот неожиданный приказ грузиться картошкой и следовать в бухту Четырех Скал. Только накануне «Баклан» возвратился на базу: почти полмесяца болтался он в море, доставляя почту, продукты и оборудование на отдаленные морские посты.
Еще на подходе к базе, когда по траверзу показался конусообразный белоснежный Столяровский маяк, еще когда только открывался взгляду город, широким полуярусом расположившийся над морем, — все вздохнули облегченно: ну вот, теперь наконец-то дадут передышку. Офицеры готовились к встрече с семьями, матросы мечтали о свидании со знакомыми девушками. Утюг был нарасхват, дощечка для чистки пуговиц переходила из рук в руки, щетка гуляла по носкам хромовых «парадных» ботинок до тех пор, пока в них, как в черном зеркале, не вспыхивало рыжее, жаркое солнце. Матросы и вообще-то народ аккуратный, а в предвидении увольнения на берег и вовсе становятся чистюлями.
Впрочем, об этом невозможно рассказать словами — о радости возвращения на сушу. Чтобы понять это, нужно самому побывать моряком, самому с ненасытной жадностью вглядываться в приближающийся берег, самому вдыхать его такие знакомые и всегда новые запахи: цветов и деревьев, нагретого камня и асфальта. А слова, и даже самые точные, все равно приблизительны.
Оставив за себя Шамшурина (он добровольно вызвался на это: жена, понимаешь, уехала в Спасск, к знакомым, все равно мне одному скучать на берегу, а ты как-никак в семью), Листопадов последним сошел по трапу. У ворот порта была телефонная будка, и он решил позвонить домой.
— Папка?! — обрадовалась Лийка. — Ой, ну какой же ты у меня молодец, папка!.. Ты что, знал, что у нас выпускной вечер? Знал, да?
Свободной рукой Листопадов смущенно провел по щеке, снизу вверх. Н-да… Такое событие, столько они его ждали, а тут замотался, запамятовал, и, не напомни дочь, в голову б не пришло.
— Мама-то где? — дипломатично переводя разговор на другое, спросил Листопадов.
— Мама? Она скоро придет. С этим платьем, знаешь, такая морока!..
— С каким платьем?
— Да к вечеру же.
Лийка говорила восторженно и торопливо, и эта торопливость была знакома Листопадову много лет: возвращаясь на базу, он в этой самой будке, испещренной любовными клятвами, прижимал к уху телефонную трубку и слушал, как дочь торопится выложить ему все ее нехитрые новости. И, тоже как всегда, Лийка вдруг спохватилась:
— Ой, да что ж это мы с тобой по телефону? Иди скорее домой, синьор Брабанцио!
«Синьор Брабанцио» тоже было из Лийкиного детства. Совсем еще маленькую, лет пяти, не больше, ее в первый раз взяли в театр, на дневной спектакль. Зина давно мечтала увидеть «Отелло», а пристроить Лийку на время спектакля было некуда. Ничего в происходившем на сцене Лийка, разумеется, не поняла, а только запомнила два этих слова, показавшихся ей почему-то смешными: «синьор Брабанцио».
…И все-таки пошел он не домой, а снова на корабль. Он торопливо козырнул флагу на корме и вызвал Шамшурина.
— Совсем забыл, Владимир Петрович, — переводя дыхание, сказал он. — Могут прислать с завода, за дефектной ведомостью. Без меня не отдавать. Ни в коем случае!
— Есть не отдавать! — удивленно отрепетовал Шамшурин. И ради этого надо было возвращаться на корабль?
…Мир наполнен воспоминаниями.
У входа в скверик, неподалеку от каменных ворот порта, увенчанных двумя корабликами, стояли в ряд продавщицы цветов.
Это был крикливый, шумный народ.
— А вот тюльпанчики! Пожалуйста, взгляните на тюльпанчики!