— Открой дверь сама. Это, говорят, к счастью…
Зина рассмеялась:
— Давно ты стал суеверным?
Так Лийка вступила в их жизнь. А теперь вот она командует: где ты там, синьор Брабанцио?
Да, так вот: на перекрестке у скверика он купил цветов…
В тесной ходовой рубке взад-вперед расхаживал лейтенант Белоконь. Невысокий, плотный, с темным от загара лицом, он весь дышал молодостью, и щеки его были покрыты тем легким пушком, какой бывает только у юношей, совсем недавно переставших быть подростками. Белоконь хмурил ржаные кустики выцветших бровей и старательно придавал лицу озабоченность. Но это лишь подчеркивало, до чего он еще молод. Увидев командира корабля, он вытянулся «смирно» и отпечатал два шага вперед. Но Листопадов махнул рукой: не нужно.
— Доложите обстановку, — коротко приказал он.
Надо признать, докладывал Белоконь толково, и командир корабля с любопытством поглядывал на него.
— По телефону у вас получается хуже, — одними только уголками губ улыбнулся капитан третьего ранга. Белоконь густо покраснел. — Ну, а что означало «н а ч а л о с ь»?
— Я сказал — начинается, — осторожно возразил лейтенант. — Начинается шторм, товарищ капитан третьего ранга. Видимых признаков еще нет, но барометр падает поминутно… И ветер усилился.
Глазами, выражением лица, всем своим видом он, казалось, просил командира корабля: не нужно больше вспоминать об этом телефонном звонке, не нужно!.. И Листопадов понял его. Он спросил озабоченно:
— Какие успели принять меры?
— Крепится все по-штормовому… Завели штормовые леера… Открыли шпигаты. — Белоконь перечислял и незаметно загибал пальцы на руке: что ж это он упустил?
— Еще? — спросил Листопадов.
Белоконь замялся. Последним своим распоряжением он, похоже, превысил права, которые ему были даны как вахтенному офицеру.
— Еще я приказал заменить у машины матроса Климачкова…
— Это почему? — удивленно поднял брови Листопадов.
Белоконь еще больше смутился и произнес уже совсем тихо:
— Видите ли, товарищ капитан третьего ранга… В училище нам говорили, что в предвидении шторма необходимо учитывать возможности личного состава. В особенности котельных машинистов и вообще машинной команды… Некоторые корабли погибали именно вследствие того, что не были заранее учтены реальные возможности экипажей…
— «Погибали»? — с веселым любопытством переспросил Листопадов. — Ах ты, боже мой!..
Белоконь объяснялся книжно, словно бы заученными фразами, но командир знал, что это невелика беда, — скоро пройдет. После училища все они еще какое-то время школярничают. Важно было другое: то, что молодой офицер заботился о корабле, действовал не по подсказке.
— Интересно, — усмехнулся Листопадов. — Ну, а при чем же здесь Климачков?
— Он… Он не мой матрос, но я знаю: он укачивается.
Листопадов отвернулся, чтобы вахтенный офицер не увидел его улыбку. Видно, и впрямь история повторяется: он сам в первый год службы старался наперечет знать всех, кто укачивается, кто боится шторма, и был убежден, что без этого знания офицер не офицер, что командиром без этого не станешь.
— Ну добро, — сдержанно сказал он. — Вижу, что вас кое-чему учили. Продолжайте нести вахту, только не горячитесь.
— Есть продолжать вахту, — козырнул Белоконь. — Есть не горячиться.
«Что за дива дивные, — с веселым удивлением подумал он. — Я ему про Якова, а он мне про Петра. Я — что барометр падает, а он — «не горячитесь»…»
Впрочем, известно, что у офицера на ходовой вахте особенно-то нет возможности предаваться размышлениям. Приняв прежний озабоченный вид, лейтенант окликнул матроса-рулевого:
— Как ходит руль?
…Листопадов поднес к глазам бинокль.
Было еще сравнительно светло, и он оглядел море до горизонта. В окулярах, в двух широких кругах, покоилась тихая, почти неподвижная гладь.
— Вы, Шамшурин, можете быть свободны, — не глядя, через плечо приказал командир корабля. — Проверьте лично, все ли закреплено как следует.
Море дышало глубоко и медленно. Лишь кое-где поднимались, покачиваясь, белые гребешки пены и тут же падали вниз, таяли; что-то очень мирное, привычно успокаивающее было в этом неторопливом рождении и таянии гребней. Небо темнело только вдалеке, у самого края, там, где оно смыкается с водой; вернее сказать, даже не темнело, а словно было затянуто сизой с темным отливом пеленой. Трудно было сказать с уверенностью, предвестье ли это бури или обычное приближение сумерек?