— Скиснешь, — усмехнулся Левченко. — Такое творится — кого угодно уложит.
Они расстались. Тоном заядлого бюрократа Левченко прокричал ему:
— Давай действуй. Вот так. В таком разрезе.
И оба они расхохотались.
Строго говоря, это не было массовой разъяснительной комсомольской работой — то, что он сейчас намеревался делать. Об этом не скажешь потом в отчете, в разделе «Проведено столько-то бесед». Да и темы, собственно, не было: пришел человек, поговорил о том о сем и пошел дальше. Какая ж тут комсомольская работа? Но именно это было нужно сейчас людям: веселое, спокойное слово.
В машинном отделении появление старшины Левченко угадывали по его ботинкам. Они были огромные, может быть сорок пятого размера, — один он на корабле носил такие. Он клялся, что его ботинки из слоновой кожи, на китовых подошвах и что при хорошей носке таких ботинок хватает на семьдесят семь лет. Матросы хохотали, но верили.
…Вслед за ботинками предстал весь старшина.
— Привет пиротехникам! — крикнул он.
— А ты бы попробовал, — отшутился Малахов, — какая у нас тут пиротехника.
Левченко сморщил нос:
— Не могу, брат. Корабельная интеллигенция. И маслом у вас тут воняет… Ну как ребята, держатся?
— Держатся, — негромко, если только можно было в этом грохоте говорить негромко, произнес Малахов. — Можешь сам посмотреть: орлы!
Кропачев, матрос-первогодок, возился неподалеку от Малахова; смешливый по натуре, он не удержался, фыркнул: орлы, скажет тоже!
Левченко между прочим, будто походя, напомнил:
— А машинисты божились — возьмут вымпел в соревновании.
— Божиться грешно, — рассмеялся Малахов. — А вымпел, считай, уже наш.
— Ну-ну, — неопределенно произнес старшина. И уже совсем другим тоном сказал: — Комсомольцам — если что — держаться!
— А раньше-то? — совсем по-мальчишески, озорно прокричал Кропачев. — Порядок!
Левченко двинулся дальше — к сигнальщикам, к пулеметчикам, радистам.
Для каждого оказалось у него припасенным хоть одно хорошее слово.
Каждый раз, когда он выбирался на палубу, рев шторма, казалось ему, был все страшнее.
…Ступенька, вторая, третья. Что это сегодня: трап, что ли, стал короче?
В машинном отделении чувствуешь себя как-то спокойнее, чем там, на открытой палубе, среди этих сумасшедших волн. Качка здесь менее ощутима, но зато как душно! Наверное, вытяжную вентиляцию захлестывает водой.
Малахов первый замечает Климачкова.
— А-а, крестничек! — весело кричит он. — Что́ командир вызывал — не секрет?
— Назначил связным. Послал вам доложить об этом.
— А что, телефона нет, что ли? — удивляется Малахов. И вдруг, осененный догадкой, хохочет: — Ах да, верно, верно!.. — Потом не без усилий делает строгое лицо: — Связной не связной, а болтаться по кораблю хватит. Не турист небось… Ну-ка, слетайте в кубрик. Там у меня — знаете где? — осталось немного ветоши. Все. Выполняйте.
— Но командир…
— Устав знаете? Выполняется последнее приказание.
— Есть, — Климачков энергично подбрасывает руку к козырьку.
«Пусть, пусть разок-другой пройдется под штормовой волной, — думает Малахов. — Ему это во-от как полезно!..» И, вспомнив, весело покачивает головой: связной, а!..
Кропачев, дружок и одногодок Климачкова, спускается по трапу, держа в левой руке огромную жестяную масленку. Увидев Эдуарда, он дружески ему подмигивает: держись, морячило!..
Волной унесло шлюпку.
Сдержанный и, пожалуй, даже флегматичный капитан-лейтенант Шамшурин на этот раз вышел из себя. Он грозил, что «размотает всю катушку» своих дисциплинарных прав, которые даны ему как помощнику командира корабля, а виновных накажет.
Гаврилов ходил туча тучей: вот и потолковал с первогодками. «Держись, хлопцы, службу и в шторм надо отлично править», — передразнивает он себя. Доправился… Он готов был поклясться, что много — нет, а по меньшей мере сотни четыре штормов на своем моряцком веку перевидал, но с таким зловредным первый раз встречается. Гаврилов был из тех людей, у которых само понятие «с л у ж б а» вбирает в себя все остальное: и интересы, и радости, и увлечения. Наука вязания узлов была для него целой поэмой, чистота на корабле — святыней. Обычно боцманов изображают грубыми и мужественными, — Гаврилов был тонок в кости, похож на девушку и застенчив, тоже как девушка.
История со шлюпкой была для него почти катастрофой.
А шторм все набирал силу.
Море металось вокруг корабля, вскидывая гривастые обрывки истерзанных воли, оно хлестало гребнями по палубе, наваливалось на борта, швыряло «Баклан» к беззвездному черному небу.