Это как в ледяную воду окунуться: нужна решимость, без раздумий. Он говорил, а сам с ужасом понимал, что снова — теперь уже на совершенно неопределенный срок — отодвигается приезд Олимпиады и Никитин.
А Листопадов все молчит.
— Добро, — сдержанно произносит он наконец. — Не возражаю.
Сказано это обычным, свойственным командиру корабля деловым и спокойным тоном, и все-таки Белоконю слышатся в нем какие-то особые, теплые нотки. Гончаров стоит — и переводит растерянный взгляд то на командира корабля, то на молодого лейтенанта. Он еще не верит. Его лицо, обыкновенное крестьянское лицо с крупными, но не резкими чертами, выражает такое смешение чувств, что даже Листопадов, случайно бросивший взгляд в его сторону, бормочет:
— Ну-ну… На румбе? — не меняя положения головы, отрывисто бросает он.
И лейтенант Белоконь радостно подхватывает — так, будто командир напомнил ему что-то чрезвычайно важное:
— На румбе?
Рулевой отзывается.
Как же все-таки здорово жить на свете, даже если вокруг, в черной и слепой ночи, клокочет обезумевшее море, а корабль взлетает, будто его раскачивают, подобно качелям…
Как хорошо жить!..
«…20.24. Без особенностей. Шторм слабеет. Видимость — ноль, скорость ветра шестнадцать с половиной метров в секунду.
Курс прежний…»
Радистов, как и радиометристов, локаторщиков, шифровальщиков, на кораблях называют «интеллигенцией».
«Интеллигенция» освобождена от ежедневных приборок и субботних авралов, ей не разрешают участвовать в погрузке угля наравне со всеми, в других физических работах; даже в шлюпке «интеллигент» идет кем-то вроде почетного пассажира. Все делается для того, чтобы пальцы «интеллигента» оставались чуткими, куда более чуткими, чем пальцы скрипача, хирурга или скульптора.
Впрочем, глядя на пальцы старшины первой статьи Титова, не подумаешь, что они у него такие чуткие. Обыкновенные, уплотненные на кончиках пальцы с коротко срезанными прямоугольными ногтями. А он этими пальцами вытворяет чудеса. Есть радисты отличные. У них свой «почерк», своя манера работы на ключе. Есть радисты-асы: это уже высший класс, тут и «почерк» особенный, и темп немыслимый.
Титов — ас асов. Когда он появляется в эфире, радисты других кораблей останавливают работу и настраиваются на волну «Баклана»: понаслаждаться и позавидовать. Классным специалистом Титов считается с первого года службы.
— Вы ремесленник, — ворчит он на своего ученика, молчаливого и неуклюжего матроса-первогодка Власова. — Так играют на еврейских свадьбах, как вы работаете. А я из вас должен сделать Паганини. Должен, понимаете?
Должен — потому что пройдет каких-нибудь три месяца, и Титову выдадут проездные документы и удостоверение: «Уволен в запас первой категории». А кто тогда будет поддерживать славу «Баклана»? Этот увалень с крутым затылком? От него дождешься, как же…
И может быть, в тысячный раз он снова начинает объяснять:
— Точки-тире — это для любителей. А для нас с вами — это фа-диезы и си-бемоли, музыка. Вы должны переживать пальцами то, что передаете…
В тесной радиорубке душно и пахнет кислотой: Титов подавно что-то припаивал. Помигивают зеленые глазки приборов. Сопит и потерянно вздыхает Власов: мелодию — пальцами, легко сказать…
А Титов все ворчит, он убежден, что в последнее время ему специально «сплавляют» самых бездарных учеников.
— Ну что вы сидите? — вдруг взрывается он. — Давай-то настраивайтесь на прием, горе мое!..
Шумно вздохнув, Власов начинает крутить ручки, регулирующие прием, и каюта вдруг наполняется смутным гулом далеких пространств; промелькнула строчка какой-то мелодии, на полуслове оборвалось английское слово, мужской густой бас произнес: «Даю пр-робу… Р-раз…»
— Вы что, фокстроты ищете, что ли? — кричит Титов. — Нашли время развлекаться…
И вдруг он поднимает голову и прислушивается.
— Постой! — властным жестом приказывает он матросу: из приемника сыплется тонкая, частая россыпь морзянки. Титов глазами велит Власову: освободи стул; садится и привычным движением нашаривает бумагу и авторучку. Власов, подавшись вперед, собирается о чем-то спросить, но старшина делает страшные глаза — замри, не мешай!..
Он пишет быстро-быстро, потом, когда писк морзянки прекращается, торопливо дает «квитанцию» — вас понял, принял, записал.
— Ну и ну, — бормочет он и, на ходу сдвинув матросу бескозырку на самые брови, выбегает из рубки.