«Хорошо, — всем своим видом недвусмысленно показывал Нетесу боцман. — Теперь я тебя и пальцем не трону. А только ты, голубчик, особенно не радуйся — ты у меня и без кулака взвоешь!»
— Нетес — ты, гляжу, и есть нетес, — похохатывая, глумился Герасимчук. — Бревно необтесанное. Чурка с глазами. Тебе бы только полтавские галушки глотать, а не на боевом корабле служить. — Он вдруг прерывал свою речь и командовал: — А ну-ка, Нетес, на батарейную палубу — бегом марш!
Нетес бросался, сам не зная зачем, на батарейную палубу, но боцман резким окриком останавливал его:
— Отста-авить! А репетовать кто будет? Я?
Нетес возвращался, покорно репетовал, снова устремлялся на батарейную палубу, но боцман вновь останавливал его на бегу:
— Отста-а-вить!..
Матросы — те, что служили на «Авроре» уже не первый год и не слишком-то боялись боцманского окрика, пытались было усовестить Герасимчука: что, дескать, зря придираться к парню, ведь и служит-то он всего первый год, несмышленыш еще в морском деле. Вот пообвыкнется — исправным матросом станет.
Но боцман одергивал их, как всегда, негромким, но внушительным начальническим окриком:
— Молчать! Это еще что такое? — Он переходил почти на шепот: — Глядите у меня!..
И лицо его при этом становилось еще более бледным, а щелочки глаз устрашающе поблескивали из-под тонких, шнурочком, бровей.
— А ты, Ефим, вот что, — посоветовал Нетесу матрос Степа Голубь. — Вот будет скоро строевой смотр, выйди из строя да и расскажи обо всех их высокоблагородию. Капитану первого ранга то есть… Так, мол, и так…
— И пропал матрос ни за пятак, — в рифму закончил Аким Кривоносов. — Эх, Степа, голубиная у тебя душа, под стать фамилии.
Душа у Степы и впрямь была мягкая, доверчивая — голубиная. При каждом крепком словце, которое нет-нет да и сорвется у кого-нибудь из матросов, он мучительно краснеет и растерянно шепчет: «Ну зачем же так?..» Лжи он не терпит, хвастовства и того больше, а об устройстве жизни полагает, что все в ней должно быть справедливым и все надо разделить поровну — и радости и печали, вот тогда и начнется настоящая жизнь.
— И откуда ты взялся… такой? — не раз изумленно спрашивали у него товарищи, любившие Степу, но относившиеся к нему как к чудаку. — У тебя отец, мать кто, уж не святые ли, случаем?
— Ну какие там святые, выдумаете тоже! — смущался Степа. — Обыкновенные они. Отец — краснодеревщик. А мать — так… женщина.
— Да ну-у? — весело переспрашивали матросы. — Женщина?
— А, вас послушать!.. — необидчиво отмахивался Степа Голубь. И мечтательно добавлял: — У меня отец самоучкой до грамоты дошел. Книжек перечитал — страшное дело!.. С самим графом Толстым в переписке состоит, вот как!
— …Да, браток, голубиная у тебя душа, — повторил Кривоносов.
— А что? — недоуменно спросил Голубь. — Не дело советую?
— Вот то-то и оно, что не дело, — подтвердил Кривоносов. Он продолжал, переходя на шепот: — Мил человек, ты что ж, Степа, думаешь: командир станет на сторону матроса, а боцмана, надо полагать, по шеям с крейсера? — Аким жестко усмехнулся: — Да никогда этого не было и не будет! Командир только и скажет: устав запрещает матросу жаловаться на трудности службы. А за то, что жалуешься, — получи-ка, Ефим Филиппов Нетес, препровождение в канатный ящик… суток на пять. Или стань под ружье. Вот оно как обернется-то, Степушка!
Но Голубь не сдавался.
— Вот и неправда твоя, — горячился он. — Наш командир не из таковских, понятно? Ты вспомни: хоть одного матроса он пальцем тронул?
— Э, — махнул рукой Кривоносов. — Знаешь, как у нас старики говорят: в волчьей стае сам волком станешь… Он, может, и добрый человек, жалостливый. А только этой жалости на всех не хватит… Меня вон тоже ротный, лейтенант Дорош, от Ильина оборонил, а теперь тот зверем глядит.
Ефим Нетес доверчиво посмотрел на Кривоносова и сокрушенно вздохнул:
— Выходит, на боцманов и управы нет, Аким Никитич?
С первого дня службы на корабле он, проникшись к Акиму Кривоносову безотчетным уважением, неизменно называл его по имени-отчеству.
— Управы? — негромко усмехнулся Кривоносов. — Так ведь боцмана, они, Ефимушка, тоже по палубе ходят, а не в воздухе летают… А на палубе, да еще на большом корабле — чего не случается?