При этом она так отчаянно кашляла, что сердобольные соседки с сомнением покачивали головами: кто ж это согласится взять в дом хворую прислугу?
Так ни с чем и возвратилась Катя домой.
— Ну ничего, ничего, — успокаивал ее Митрофан Степанович. — Образуется как-нибудь.
А перед вечером забежала к Кате подружка Зоя Гладышева, девушка с «Треугольника».
— Ты, говорят, у нас на фабрике нынче была? Ну как дела твои?..
Она-то и дала Кате адрес жены какого-то инженера на Садовой: там непременно найдется хоть небольшой заработок.
С тех пор, чуть забрезжит рассвет, Катя отправлялась в особняк на Садовой, где жила семья инженера крупного петербургского металлургического завода, — стирать горы белья, мыть полы, помогать кухарке.
Стоя у корыта, с руками, запушенными хлопьями мыльной пены, Катя с горечью думала о своей нелегкой судьбе, о будущем, которое полно тревожной неизвестности. Что́, в самом деле, ожидает ее впереди? На что надеяться, какой мечтой поддерживать собственные силы?
Кудряшки волос выбивались на лоб, она распрямляла усталую спину, тыльной стороной ладони поправляла их и снова погружала руки в шипящую, лопающуюся пузырями, теплую мыльную воду. Девочкой она любила помогать матери, когда та устраивала стирку: это доставляло ей удовольствие, она шлепала ладошками но воде и звонко, счастливо смеялась. Сейчас один вид мыльной пены был ей противен…
Можно было поступить так же, как поступали десятки ее подруг: выйти замуж. Тоже, конечно, не райское житье ожидает: какой-нибудь сырой подвал, и каждая получка на счету, и больные, истощенные дети — хорошо еще, если муж не пьяница попадется, а то совсем каторга.
Но опять же, не нужно будет самой думать, где заработать на хлеб да на воду.
Но она тут же отгоняла от себя эту мысль: нет, она дала себе слово ожидать Акима и будет его ожидать, как бы трудно ей ни пришлось, сколь бы несчастий еще ни подстерегало ее.
Одно плохо: от Акима — ни единой весточки нет. О том, куда «Аврора» ушла, Катя уже знала, но что там и как на корабле у них, жив-здоров ли Аким — понятия не имела. Пыталась расспросить «инженершу»: не присоветует ли та, как ей узнать про Акима, — ведь у хозяйки столько влиятельных знакомых в Петербурге.
Хозяйка в ужасе всплеснула руками:
— Что ты, милочка! Чтоб я каким-то матросом интересовалась? За кого ж меня примут, ты подумала? — Она не преминула съязвить: — И потом, в наших кругах как-то не принято… проявлять интерес к судьбе молодого человека, если он не муж, не жених…
Катя с нескрываемым презрением посмотрела на нее, но промолчала. Что ж дурного в том, что она хочет знать, где любимый ее, этот нескладный и ласковый матрос-богатырь, Микула Селянинович?
Аким, Аким!.. И поцеловал-то ее всего один раз — тогда, на прощанье, и ни одного слова о своей любви не успел сказать, а вот будто душу ей перевернул. И нет ей теперь без него ни покоя, ни счастья, ни самой жизни…
И за что только полюбила она этого застенчивого, неразговорчивого матроса? Вот ведь другие же есть — и красивее, и речистее: вечерами, когда Катя возвращается домой, она чувствует на себе внимательные, восхищенные взгляды моряков. Она знает: поотстань на минутку — сразу подойдут, заговорят, а там хоть трава не расти… «Молодости своей не ценишь, а молодость — она раз в жизни бывает», — говаривали практичные Катины подружки.
Но Катя проходила мимо, будто не замечая этих ищущих взглядов, а дома, засветив неизменную «семилинейку», писала Акиму длинные и немножко бессвязные письма. В этих письмах она рассказывала Акиму обо всем: и о теперешней своей жизни, и о том, что отец часто вспоминает его, Акима, и о том, что она верит: будет у них еще встреча, непременно будет.
Катя писала о самом сокровенном теми словами, которые подсказывало ей сердце.
«Трудно мне, Аким, без тебя, ох как трудно, и я не знаю, чем бы жила на свете, если бы не верила, что все у нас будет хорошо.
Береги себя…»
Она закрывала глаза и невольно улыбалась своим мыслям: уж очень как-то не вязалось это «береги себя» с ее представлением об Акиме. Такой большой, сильный, храбрый — он ли станет прятаться по углам в тяжелую минуту?!
Подружки звали ее на прогулки, где собирается веселая компания, — она отказывалась, ссылаясь на то, что не может оставить старика отца. Звали ее в синематограф, она отнекивалась — устала за день, было много работы.