И Егорьев вдруг почувствовал, как огромная расслабляющая усталость овладевает им. Что ж, еще раз тебе самому наука: впредь будь осмотрительнее. Чудак-человек! В ком вздумал искать единомышленника!
— Да, так о чем, бишь, я говорил? — спокойным тоном произнес он. — А, насчет Артура. Прошу вас, Аркадий Константинович: сделайте все возможное…
Аркадий Константинович молча склонил голову, показывая, что он понимает, как это важно и необходимо.
Проводив Небольсина, Егорьев открыл ящик стола, привычно потянулся к дневнику и вдруг, отложив его в сторону, тяжело задумался.
Так ни одной строки в эту ночь он и не записал. Давило чувство одиночества и какой-то странной, необъяснимой, но все нараставшей внутренней опустошенности…
Как ни старался предприимчивый Небольсин, о падении крепости Порт-Артур команде все-таки стало известно. Трудно сказать, какими путями распространяются на кораблях столь тщательно скрываемые известия: может, вестовой командира что-нибудь услышал да потом передал товарищам, а может, проболтался кто-нибудь из писарей, но только к полудню новость знали уже все на «Авроре». Тут и там собирались кучками матросы; отчаянно жестикулируя, Листовский доказывал на полубаке, что теперь в дальнейшем походе эскадры нет никакого смысла, что надо поворачивать обратно, в Ревель.
— Ведь это что же, братцы, делается! — говорил возмущенно Листовский. — Тыщи наших положили, куда там — десятки тысяч, а за что, спрашивается? За что?
Никто не отзывался на его слова, и Листовский скрипел зубами:
— Где же правда, братцы?!
Тоскующими глазами он обводил круг молчаливых, насупленных матросов.
— А у меня брательник в Артуре… Тоже, поди, костьми лег…
— А у кого их там нет? У одних — братья, у других — отцы.
— Стесселя теперь что ж, судить будут?
— Да судить — дело не хитрое. Судьи строги, да отходчивы — ворон ворону глаз не выклюет. А вот мертвых из могилы не возворотишь.
Степа Голубь — тот даже как-то в лице изменился, почернел и осунулся. Он ходил по кубрику, не находя себе места.
— Что же это? — беспрестанно повторял он растерянно. — Что же это?..
Небольсин, встревоженный докладами о том, что команда возбуждена и чуть ли не в открытую митингует, приказал сыграть боевую тревогу.
Начались артиллерийские учения.
ГЛАВА 6
Декабрь этого года выдался в Петербурге на редкость морозным, вьюжным, ветреным. По утрам на улицах гуляла поземка, и снег, взметенный ветром, был сух и колюч.
Густой сизоватый туман стоял над свинцово-серыми полыньями на Неве, но их с каждым днем становилось все меньше и меньше, — река прочно одевалась в ледяную броню.
Катя в своей старенькой жакетке замерзала так, что, добежав утром до знакомого дома на Садовой, долго потом отогревалась на кухне, возле печки, пока сердобольная тетя Поля собирала ей завтрак.
В кухне было тепло, пахло вкусной пищей, тетя Поля что-то ворчала, но так беззлобно, что Кате даже становилось весело.
— Ох, тетя Поля, что я нынче видела! — рассказывала Катя, растирая пальцами иззябшие щеки. — Воробьишко, бедненький, ночью замерз, да так и остался на дороге, не долетел до своего гнезда. Уж я его грела-грела, ничего не помогает.
— Гляди, как бы ты сама не замерзла, как тот воробьишко, — ворчала тетя Поля, подбрасывая в печь оттаявшие березовые поленья. — Стужа такая, а ты в какой одежонке щеголяешь? Давно ли воспаление легких было?
— А, меня никакая хвороба не возьмет, — бездумно отзывалась Катя. — Да и на пальто, сами знаете, негде взять. Капиталы мои известные: получишь жалованье — и не знаешь, то ли лавочнику долг отдавать, то ли за комнату платить. А вы говорите — пальто…
С тех пор, как пришло первое и единственное пока что письмо от Акима, Катя преобразилась. Она и работала веселее, и смеяться стала чаще, и к зеркалу нет-нет да и подойдет, — уж и тетя Поля примечать стала:
— Ты что, не влюбилась ли в кого? Больно веселая что-то.
— Влюбилась, тетя Поля, влюбилась. И уже давно!
— Опять про Акима? — махала рукой кухарка. — Слышала уже про твоего Еруслана Лазаревича!
Катя не спорила с нею. Отогревшись и выпив стакан чаю, она весело спрашивала:
— Ну, тетя Поля, что мне сегодня делать?
— А твое дело известное. Вон гора белья ждет. А хозяева уедут — в комнатах приберешь.
Иногда заглядывала на кухню хозяйка. Она неодобрительно косилась на повеселевшую Катю и презрительно бросала на ходу:
— То по жениху слезы льет, то песни распевает. Вот и пойми ее!..