Уже направившись к себе в кабинет, инженер снова вдруг остановился и захохотал.
— Нет, я представляю себе: наша Катя — революционерка! — С притворной скорбью он качнул головой. — Ах, время, время, что ты делаешь с людьми! Запомни, Катюша: чем дальше ты будешь держаться от всего этого, тем меньше пострадает твоя неземная красота. — И захлопнул за собой дверь кабинета.
…А газеты между тем нет-нет да и приносили известия, заставлявшие Катю настораживаться: почти по всем крупным городам России идут стачки рабочих, крестьяне в деревнях снова начали нападать на помещичьи усадьбы.
— Будь ты подальше от этой… политики, — советовала и тетя Поля. — Она, знаешь, никогда еще до добра не доводила.
— Вот и я так же думаю, — соглашалась Катя.
И все-таки смутное, неизъяснимое чувство тревоги продолжало нарастать в ней с каждым днем.
Митрофан Степанович, внимательно приглядывавшийся к Кате, обеспокоенно покачивал головою. «Что-то неладное творится с дочерью», — думал он, а что — понять не мог. Успокаивал себя тем, что, должно быть, просто она тоскует: давно нет писем от Акима.
— Вот видишь, — как мог успокаивал он дочь. — В газетках пишут: настроение у всех моряков на кораблях бодрое, все полны решимости.
— Да, да, — поспешно соглашалась Катя. — Я читала об этом.
И не мог он понять: чудеса какие-то, да и только, то она смеется, песни распевает, то вдруг остановится у окна, опустит руки — и уж, кажется, ничего не видит, не слышит.
— Слышь, доченька, — советовал он. — Пошла бы погулять, воздухом подышать.
— Нет, я лучше дома посижу, — отказывалась Катя. — Устала я, папаня. Ох, как устала!..
А за окном бушевала метель, завывал ветер, лед трещал на реке так, что треск этот даже и здесь, в подвале, был слышен.
— Ну, сиди, коли так, дома, — соглашался Митрофан Степанович.
Он сокрушенно качал головой: нет, непонятное происходит с дочерью…
В бухте Носи-бе Дорош отпросился на берег, и минут через пятнадцать — двадцать уже шагал вдоль ряда убогих хижин, крытых тростником: жалкий вид их был особенно удручающим на фоне пышной, великолепной тропической зелени, окружавшей небольшой поселок туземцев.
Маленький островок — всего что-то около шестидесяти пяти квадратных километров — казался пустынным: жители, напуганные приходом большого числа неизвестных кораблей, а того больше — частыми опустошительными набегами французов с находящегося неподалеку западного берега Мадагаскара, пугливо прятались при появлении европейцев.
В Хеллевил — маленькую французскую колонию, где обитают, по рассказам, человек пятьдесят европейцев и, кажется, есть даже католическая церковь и неизменное кафе «Париж», — Дорошу идти не захотелось, и он решил возвратиться на «Аврору».
Шлюпки у берега не оказалось; но тут Дорош увидел, что от стоявшего вблизи «Авроры» крейсера «Дмитрий Донской» отошла шестерка и ходко заскользила к берегу. Когда ее нос ткнулся в золотистый, влажный прибрежный песок, один из матросов крикнул весело:
— На «Аврору», ваше благородие? Садитесь, мигом доставим.
Уже на пути к «Авроре» Дорош разглядел этого матроса: широкое, скуластое лицо его, чуть тронутое кое-где оспинками, было добродушно-открытым, глаза веселы и немножко насмешливы, из-под бескозырки выбивался белобрысый чуб. Матрос придерживал на коленях самодельный сундучок, для прочности обитый по углам полосками белой жести.
Ленты бескозырки, чтобы не унесло ее ветром, матрос подвязал под подбородком.
— К нам на «Аврору»? — спросил Дорош.
— Так точно, — отозвался матрос — Переведен.
— Специальность?
— Комендор.
— Значит, у меня будешь служить. У меня как раз некомплект. Скажешь — в роту лейтенанта Дороша.
— Есть у вас служить, — как-то нараспев произнес матрос.
На «Авроре» Дорош поспешил в свою каюту, а матрос, как требуется, доложил о прибытии и, получив приказание отправляться пока что в кубрик, весело повторил:
— Есть в кубрик!
Он остановил одного из пробегавших по палубе матросов:
— Слышь-ка, браток, в роту лейтенанта Дороша — это куда мне?
Спустившись вниз, он остановился у порога, выпрямился и, осмотревшись по сторонам, звучно произнес:
— Здорово, други!
Матросы, удивленные, обступили его.
— Гляди-ка! Ты откуда такой взялся?
— Штрафованный матрос первой статьи Евдоким Копотей собственной персоной, на постоянное жительство, — шутливо отрапортовал он. И тут же справился: — Примете в компанию, альбатросы?