— Аль-ба-тросы! — смешливо фыркнул Степа Голубь. — Выдумаешь тоже!
— А что: мы, матросы, и есть альбатросы, — скороговоркой в лад ответил новичок. — Сегодня — здесь, завтра — за тридевять земель, послезавтра — на дне морском: Как в песне поется: «Матрос — по просторам скиталец, кто скажет, где путь его лег?..» — Он снова оглядел всех: — Так как же: принимаете или нет?
— Такого да не принять? — отозвался кто-то из матросов. — Ишь веселый какой. Ты, поди, и хмуриться-то не умеешь?
— А зачем хмуриться? — хитровато улыбнулся Копотей. — На хмурых черти воду возят.
— Но откуда ж ты все-таки взялся? — продолжали допытываться моряки, тесно окружив Копотея.
— Откуда? — переспросил он. И вдруг сделал каменное, «уставное» выражение лица и поднес ладонь к бескозырке, лихо заломленной набекрень: — Так что переведен к вам с «Донского».
Это был первый случай перевода с одного корабля на другой во время плавания, да еще в чужом порту, и, матросы недоумевали:
— За что это тебя, а? Или набедокурил что? Дисциплину нарушил?
— Что вы, други! Я — тихий, даром и мухи не обижу. Да за это бы и не стали, пожалуй. Ну, отсидел бы в канатном ящике — и вся недолга.
— А за что ж тогда?
Копотей пожал плечами:
— Начальству виднее, на то оно и начальство.
— Это, понятно, так. А все ж таки? Да ты не бойся, тут доносчиков нет.
Копотей понизил голос:
— За непочитание родителей, ясно?
— Это каких же родителей? — не сразу сообразил Ефим Нетес и удивленно поморгал.
Копотей весело посмотрел на него:
— Вот и видно, что в словесности не преуспеваешь. Поди, вместо того чтобы унтера на занятиях слушать, мух ловишь.
Нетес обиженно отвернулся:
— Скажешь тоже!..
Матросы грохнули хохотом. Сам не подозревая, Копотей угодил в точку: из всех занятий Ефим Нетес действительно больше всего не любил словесности, и пока шло объяснение, что́ есть устав и что́ есть матрос императорского флота российского, отчаянно боролся с дремотой. Сколько раз из-за этого приходилось ему выполнять неожиданную команду: «Встать! — Сесть! — Встать! — Сесть!..»
— А должо́н бы ты знать, — унтерским наставительным тоном продолжал, подмигнув матросам, Копотей, — должо́н бы знать, что у матроса одни есть родители: царь-батюшка, и царица-матушка. Ну, и унтер, само собой, конечно. Это уж, можно сказать, больше, чем отец родной.
— Ах, во-от оно что! — понял наконец Нетес.
— То-то самое и есть. А ты, поди, еще и непочтительно о господине унтере отзываешься… Ну, други, где мне тут устроиться можно?
Не успел Копотей расположиться, как в кубрик, покряхтывая на ходу, спустился отец Филарет. Он отдышался, поморгал рыженькими ресничками и сразу же нащупал взглядом нового матроса. Копотей стоял, смиренно опустив книзу хитроватые глаза.
— Прибыл, значит?- — неопределенно произнес отец Филарет.
— Прибыл, батюшка, — серьезно подтвердил Копотей, поднимая взгляд. — В целости и сохранности.
— Вот-вот, — продолжал отец Филарет. — Сообщил мне ваш батюшка, отец Афанасий, о твоих проделках. Здесь небось тоже на молитву выходить не будешь? А? С унтером спорить и все прочее?
— Что вы, батюшка! — неподдельно ужаснулся Копотей. — Да на молитве я готов хоть целый день стоять. Особливо ежели в этот день вахта… Страсть как люблю помолиться!
— Говорун ты, вижу, говорун, — покачал головой отец Филарет. — А с говорунами на том свете знаешь что бывает? А?
— Это верно, — вздохнув, печально согласился Копотей. — Говорун я. Сызмальства. У меня и родители такие. Вот мать моя — как начнет, бывало, спорить с дьяконом нашим, уж на что тот брехун был, а и то руки поднимал: сдаюсь, говорит, раба божья.
— Это о лице духовного звания — и так непочтительно?! — ахнул отец Филарет.
— Да какого же она духовного звания, батюшка? — неподдельно изумился Копотей. — Мать у меня самая что ни есть простая женщина.
— Тьфу, с тобой греха наберешься, — вконец обозлился отец Филарет и, сердито вздернув бороденку, заторопился к трапу. Погрозил со ступеньки: — Гляди, договоришься!
— Проваливай, проваливай, жеребячья порода, — вполголоса произнес Копотей. — Ишь, явился не запылился…
Матросы, с интересом прислушивавшиеся к разговору, кусали губы, сдерживая смех.
— Смотри-ка ты! — покачал головой Копотей. — Какая трогательная забота о спасении матросской души! Не успел я на корабле появиться, а он уже тут как тут. И все ему обо мне, оказывается, известно…