Дорош угрюмо отмолчался.
— Что на крейсере? — спросил он, надевая китель.
— На крейсере, ваше благородие, все благополучно, — с серьезной физиономией отрапортовал мичман. — Если не считать маленького происшествия: боцман Герасимчук получил от одного из твоих подчиненных легкое внушение посредством ударения веслом по голове. Голова цела, весло немного пострадало.
Довольный своим каламбуром, Терентин рассмеялся.
— Брось паясничать, — резко остановил его встревоженный Дорош. — Расскажи толком, что случилось.
— Пожалуйста, — пожал плечами Терентин.
…Случилось вот что.
Боцман Герасимчук, уже давно искавший удобного случая, чтобы расквитаться с Ефимом Нетесом, становился день ото дня придирчивее. Трогать же Нетеса беспричинно после предупреждения ротного командира Герасимчук не решался: подобно многим жестоким людям, он был к тому же и трусоват.
Нетес, понимая, что при малейшей его оплошности Герасимчук расправится с ним сразу за все, из последних сил старался нести службу так, чтобы боцману не в чем было его упрекнуть. Рассыльным он по трапу не бегал, а, казалось, летал, во время утренних приборок драил палубу так усердно, что песок жалобно скрипел под его руками, в строй становился, не мешкая ни минуты.
Это-то еще, более злило Герасимчука.
Но вот вчера боцман приказал ему взять у подшкипера ведро с белилами и подновить краску на бортах катера. На локтях, не касаясь железных ступенек, слетел Нетес в подшкиперскую, получил все, что полагалось, и уже через несколько минут так усердно работал кистью, что на лбу у него даже выступил пот.
В работе Нетес забывался. Он и сам не заметил, как начал вполголоса, осторожно напевать:
Время от времени он отходил на шаг-два назад — любовался: белила ложились не очень тонким, зато ровным слоем, матово поблескивающим в лучах заходящего солнца.
Дело приближалось к концу. Увлеченный своим занятием, Нетес не заметил, что боцман вот уже минут десять стоит поодаль и, шевеля тонкими бровями, наблюдает за его работой.
Только после того, как оба борта катера были выкрашены и Нетесу оставалось сделать последние мазки, Герасимчук, не торопясь, как-то по-кошачьи подошел к Нетесу.
— Ты что ж это, голубчик, делаешь? — угрожающе-вкрадчиво произнес он своим тихим голосом. — Ты чем думаешь, мать твою…
— А что? — растерянно спросил Нетес. — Разве не так что-нибудь?
— «Не так»! — передразнил боцман. — Вы поглядите, этот остолоп еще спрашивает! — Он вырвал у Нетеса кисть: — Ведь этих белил, которые ты тут извел, хватило бы на два катера! Так блины сметаной на масленицу мажут, а не красят…
Он замахнулся на матроса.
— Не трожь! — угрожающе выдохнул Нетес и отступил на шаг.
— А что: опять пойдешь ротному жаловаться? — глумливо улыбнулся Герасимчук. — Я из тебя эту дурь выбью!..
Нетес видел, как после каждого слова лицо боцмана становится все более бледным — верный признак того, что боцман в ярости.
Неожиданно тот быстро нагнулся и, выхватив из банки кисть, с размаху ткнул ее в лицо Нетесу. Белила залепили Нетесу рот и нос, побежали тягучими струйками с подбородка, перемешиваясь с кровью.
— Вот тебе, дубина стоеросовая, — спокойно, будто враз охладев, сказал Герасимчук и, бережно опустив кисть в краску, достал носовой платок и начал вытирать пальцы.
Нетес плохо помнит, что было дальше. Он задохнулся от гнева и обиды, глотнул воздух и осмотрелся вокруг. Рядом с катером стояли весла. Нетес схватил одно из них и — откуда только взялась у этого хилого матроса неожиданная сила! — размахнувшись, опустил его на голову боцмана.
Герасимчук покачнулся и начал медленно сползать на палубу.
А Нетес уже совершенно не помнил себя, он снова угрожающе поднял весло над головой.
— Убью, сволочь! — исступленно выкрикивал он. — Все одно убью!..
Быть бы Герасимчуку убитым, но тут кто-то сзади властно ухватился за весло и рывком потянул его к себе. Нетес оглянулся: за его спиной стоял задохнувшийся от бега Евдоким Копотей.
— Ты что? — шепотом произнес он, переводя дыхание. — С ума спятил? Ради этой гниды на тот свет захотел? А ну, марш в кубрик!
И Нетес в одно мгновение весь как-то обмяк. Он уронил весло на палубу и закрыл лицо руками.
— Не могу я больше! — сквозь всхлипывания повторял Нетес — Не могу, понимаешь?