Она начинала накрывать на стол.
— Нынче что же: быстро управишься или снова до вечера провозишься?
— А уж это как придется, — говорил Илья и ловко, одной рукой стаскивал шинель с плеча, вешал ее на гвоздь и одергивал гимнастерку. — Сами, чай, знаете, хоромы у вас немаленькие, пока натанцуешься — ноги отвалятся. Оглянуться не успеешь — и вечер.
— Натанцуешься? — смеясь, переспрашивала Катя. — Веселое дело, выходит?
— А то как же! — он подмигивал Кате. — Конечно, веселое. Самый беззаботный я есть жених в Петербурге. Почитай, от рассвета дотемна только одно и знаю, что танцую польки-кадрили всякие. Уж чего бы лучше, кажется? Как полагаешь, Катюша?
— А на самом-то деле танцевать умеете? — улыбалась Катя.
— Не приходилось, — сознавался парень. — Да ведь оно, милейшая Катерина Митрофановна, ежели рассудить, в жизни все так устроено. Сапожник сапоги тачает, а сам босиком разгуливает. Пекарь день и ночь тесто месит, над квашней не разогнется, а детишки у него с голоду пухнут. Вот и полотер тоже: другим для танцев полы навощит, что твое зеркало, любо-дорого поглядеть, а сам, может, и умрет, ни разу на этих полах не потанцевавши. Никогда над этим не задумывалась?
— Полно девке голову-то забивать, — сурово останавливала его тетя Поля. — Чего бы в ее годы об этом думать? Придет время — разберется, что к чему.
— А что? — невинно улыбался Илья. — Или неправду я сказал, тетя Поля? Взять, к примеру, ваше дело: вы тут всякие де-воляи да кремы-консомэ господам изображаете, а отец с матерью в деревне, сами небось рассказывали, картошки досыта не едали. Или, может, опять не так говорю?
— Сказано тебе: полно! — обрывала тетя Поля. — Беспутная голова!
— Ну полно так полно, — послушно соглашался полотер. — Не обессудь, Катерина Митрофановна, ежели что лишнее сболтнул. — Он шутливо вздыхал: — А вообще-то верно: ремесло у меня самое что ни есть легкомысленное. Где добрая женщина поднесет стопочку перед работой — и ладно, дело, глядишь, веселей идет.
— Не намекай, не намекай, — смеялась кухарка. — Присаживайся лучше к столу. Ишь, пьяница какой нашелся: стопочку ему!
Но все-таки лезла в какой-то потайной угол за бутылкой.
— И отчего это ты, Илюша, этакий худющий? — удивлялась она. — Кожа да кости.
— Не в коня корм, должно быть, — посмеивался Илья, — Да и корм, этот не всегда бывает. — На мгновение он становился грустным. — Когда обе руки целы были, лучше меня на заводе токаря не находилось. Тогда небось по барским кухням не околачивался.
И Кате вдруг становилось жалко этого общительного славного парня: видать, много мяла и терла его жизнь, хотя и молод он еще по годам.
Неожиданно он интересовался:
— Какие новости у вас, Пелагея Филипповна?
— Да какие ж у нас новости могут быть? — отзывалась тетя Поля. — Хозяин, как всегда, царя-батюшку пушит да коньяк глушит.
— Это верно, — соглашался Илья. — Под коньяк с лимончиком ругать правительство — самое разлюбезное дело. И работа не трудная, и риск не велик. Коньяк-то, поди, шустовский?
— А то как же! Иного не держим.
— Вот-вот. Шустовский — он легкость в мыслях образует, — насмешливо заключал Илья. — Ко всяким манифестам от него тянет….
Он быстро справлялся с едой, вставал, благодарил и, разогрев мастику, уходил в гостиную.
— Душевный человек — Илья, — говорила вслед ему тетя Поля. Ей нравился этот простодушный, разговорчивый парень, и Кате она не раз советовала: — Чем не жених? Безрукий? Беда не велика. Зато голова золотая. Подумай-ка, может, и свадебку сладим? Я тебе за посаженую мать буду.
— Что вы, тетя Поля! — краснела Катя. — А Аким?
— Аким? Да ведь ты же сама говоришь, что он не давал обещания жениться? Вот увидишь, привезет себе какую-нибудь чернокожую негру. У ихнего матросского брата это запросто: сколько городов на пути, столько и жен. В каждом порту по законной супруге.
— Выдумаете! — обижалась Катя. — Аким не из таких.
— А, ну да, конечно, — насмешливо соглашалась кухарка. — Он не из того же мужицкого теста вылеплен. На бабу, поди, и не глянет.
Катя присматривалась к полотеру: он оказался далеко не таким простачком, каким выглядел. Пританцовывая со щеткой на одной ноге, он, между делом, рассказывал девушке о себе. Как забрали его в армию и погнали за тридевять земель в тридесятое царство, откуда до государства японского, можно сказать, рукой подать. И как посадили их, солдат, в окопы, а винтовки выдать забыли. И как перед боем ходил вдоль окопов поп в золотой ризе и кропил их святой водой, а солдаты говорили: «Ты нам оружью дай, что ты нас водичкой потчуешь?» И как в первом же бою Илья был ранен, и вот — возвратился с пустым рукавом…