В очередное воскресенье, после обедни, отец Филарет неожиданно появился в матросском кубрике роты Дороша.
— Побеседовать с вами хочу, дети мои, — объявил он. — Ако пастырь, тщусь я денно и нощно о спасении душ ваших.
Вообще-то беседы священника с нижними чинами были на корабле не редки, но сегодня — многие в роте догадывались об этом — беседа обещала быть несколько необычной: неспроста зачастил батя перед этим в кубрик.
Копотей, Аким и Степа Голубь быстро переглянулись; Евдоким Копотей вдруг озорно подмигнул друзьям: ладно, мол, проучим батюшку!
А отец Филарет между тем неторопливо уселся, расправил бороденку и, сложив руки на животе, заговорил, оглядывая матросов — каждого поочередно.
Говорил он долго, минут сорок: о том, что нужно всегда помнить неминуемую расплату за грехи наши земные, любить ближнего, поменьше слушать смутьянов и побольше — своих командиров, ибо матросу, не слушающему своего командира, уготованы страшные кары, от которых нет спасения.
Матросы слушали отца Филарета рассеянно, многие, не стесняясь, зевали в кулак, переговаривались шепотом: и только один Евдоким Копотей, казалось, впитывал каждое слово, произносимое батюшкой. Он всем корпусом подался вперед, выражение лица его, еще минуту назад веселое и даже озорное, теперь было простовато-почтительным, благоговейным.
Смешливый мичман Терентин, еще за утренним завтраком прослышав о предстоящей душеспасительной беседе отца Филарета и заранее предвидя, что тут не обойдется без чего-нибудь забавного, тоже спустился в кубрик и теперь кусал губы, сдерживая смех: насчет специальной кары для матросов батюшка явно перестарался!
Терентин случайно перевел взгляд в сторону Копотея и насторожился: о, этот рябой матрос с плутоватыми смышлеными глазами, кажется, что-то затевает.
Он не ошибся.
— А дозвольте вопросик, батюшка? — Копотей заговорил робко-почтительно. Отец Филарет нахмурился, но на простодушном лице штрафованного матроса не было ничего, кроме такой умиленности, что батюшка на какое-то мгновение устыдился собственных опасений. — Дозвольте вопросик, — повторил Копотей. — Очень любопытно знать: разве библия и о матросах поминает?
— Ну а как же, — растерялся отец Филарет. — В библии, сын мой, сказано обо всех и обо всем, ибо книга эта — мудрость всех мудростей…
— Понятно, — согласился Копотей. — Я так и думал. Стало быть, уже и в те времена матросы были? Вот ведь, оказывается, с каких пор наш матросский род ведется! Выходит, вроде как бы матросский корень, древнее боярского? Ишь ты!..
«Дурак! Боже мой, какой дремучий дурак!» — мысленно повторял в восторге мичман Терентин, наблюдая, как растерянно краснеет отец Филарет. Мичман радовался, что не ошибся в своих ожиданиях: поразвлечься тут было чем, и он уже прикидывал в уме, как нынче же вечером деликатненько потешится в кают-компании над задиристым и обидчивым священником.
Отец Филарет пробормотал что-то неопределенное и, поспешно осенив всех сразу широким крестом, заторопился к трапу. Беседа, на успех которой он возлагал такие большие надежды, скандально провалилась. Матросы расходились, тихо пересмеиваясь.
А Копотей, когда боцман Герасимчук после ухода священника подбежал к нему, угрожающе показывая кулак, сделал удивленные глаза:
— Дак ведь вы ж сами советовали не стесняться и спрашивать, ежели что будет непонятно нам, остолопам?
— Спрашивать, спрашивать… С умом надо спрашивать, ду-у-ра!
— А где ж его взять — ума-то, ежели нету? — страдальчески вздохнул Копотей. — А что: разве неверно батюшка говорил, что матросский род — он древнее любого боярского?
— Замолчь, серость! — прикрикнул боцман.
Вскоре на всем корабле только и разговоров было, что о скандальном провале затеи отца Филарета. Кто посмеивается над священником в открытую, кто потихоньку, — одно было ясно: доверие нижних чинов к беседам священника резко пало.
Боцман Герасимчук ругал себя: его недогляд, надо было на время этой беседы найти Копотею какую-нибудь работу, да потяжелее.
По собственному почину, в то самое время, когда матросы были на очередном артиллерийском учении, боцман устроил проверку вещей Копотея. Он был уверен, что найдет что-нибудь такое, о чем можно будет потом доложить старшему офицеру, и тот похвалит за усердие и расторопность.
Ничего предосудительного, однако, в вещах штрафованного матроса он не нашел, если не считать довольно потрепанной на вид книги «Мертвые души», сочинение господина Н. В. Гоголя, изданное в Санкт-Петербурге с высочайшего дозволения.