Она поднялась, взглянула на ходики: ого, да уже скоро утро. Уснула она сразу же, как только добралась до постели, даже забыв потушить лампу.
Митрофан Степанович встал, чтобы погасить свет, увидел на столе брошюру, внимательно перелистал ее, покачал головой. Он почувствовал, как сердце его наполнилось и гордостью и вместе с тем щемящей тревогой за судьбу дочери. «Вот он, оказывается, какой жених-то — Илья», — догадался Митрофан Степанович.
Утром, поднявшись, Катя первым делом вспомнила о книжке: ее на столе не было!
— Папа, — дрогнувшим голосом спросила Катя. — Ты не…
— Вот тебе и «не»! Все скрытничаешь, от отца таишься. А я уж, грешным делом, напраслину о тебе думать начал… Будешь теперь знать, как такие штуки разбрасывать. Ах, доченька, доченька, легкомысленная головушка! А вдруг кто-нибудь зашел бы? — Но тут же он пожалел готовую расплакаться дочь: — За иконой твоя книжка. Ты мне вот что лучше скажи: откуда она у тебя? В самом деле Илья дал? Да не таись: небось не с кем-нибудь, а со старым рабочим разговариваешь.
Пришлось Кате рассказать обо всем: и о том, как позвал ее Илья в первый раз на собрание нелегального кружка, и как много нового ей там открылось, и как теперь Илья поручил ей самой провести занятие кружка и дал прочесть эту замечательную брошюру.
Она ожидала, что отец начнет отговаривать, ругать ее, путать последствиями знакомства с большевиками, но Митрофан Степанович слушал дочь молча, погруженный в какие-то мысли.
— На опасную тропку ступила ты, доченька, — после долгого молчания сказал наконец старик. — Но Илья в выборе не ошибся. Верно?
Катя молча кивнула.
— А что до того, как получше обсказать тебе все на этом первом занятии, — продолжал Митрофан Степанович, — то я тебе один совет дам: расскажи своим подружкам об этой книжке так, будто о всей своей жизни говоришь. О моей. Об Акимовой. Правда — она красивых слов не любит. Она, доченька, всегда простая. — Он бросил быстрый взгляд на Катю и, будто между прочим, сказал: — Ты все-таки пригласила бы как-нибудь этого Илью к нам. Или не пойдет, гордый?
Лицо Кати вспыхнуло румянцем.
— Нет, — мягко сказала она. — Он не гордый, он… хороший.
И, как показалось старику, смутилась.
— Лучше Акима? — выжидательно сощурился Митрофан Степанович.
Катя перехватила этот взгляд, вспыхнула.
— Нет, папа, — решительно произнесла она. — Это не то. Как бы тебе объяснить… Это — совсем другое!
И она спокойно поглядела в глаза отцу: хочешь — верь, хочешь — не верь, а это так, вот только рассказать обо всем этом трудно…
Митрофан Степанович вдруг привлек к себе дочь и обнял ее — совсем так же, как делал это когда-то, когда она была еще маленькой девчонкой с веселыми кудряшками и вечно сбитыми, исцарапанными коленками.
— Ну что ж, Катюша, — сказал он тихо и ласково. — Что я могу тебе пожелать? В добрый час!..
Катя молча уткнулась лицом в его плечо, благодарная и растроганная. А Митрофан Степанович почувствовал, как что-то защекотало у него в горле. Ах, годы, годы! Вот и проглядел ты, старик, когда твоя дочь превратилась в настоящего большого человека, и уже своя дорога у нее, свои заботы и опасности.
Одно его пугает: что ждет ее на этой нелегкой дороге?..
И совсем так же, как вчера Илья, Митрофан Степанович добавил:
— Только береги себя!
…И вот в первый раз она идет сама проводить занятие кружка. Сама! Гордость, радость, тревога переполняют ее. Радостно и… страшно. Это все равно как подняться высоко-высоко, а потом поглядеть вниз. В детстве Катя с подружками взбиралась на звонницу Исаакиевского собора, откуда как на ладошке был виден весь Петербург: крохотные домики, точечки деревьев, узкая голубая полоска Невы, — и сердце щемит, и голова немножко кружится, а хорошо!
Она идет по сияющему огнями вечернему Петербургу, и все ей кажется необычным, значительным, праздничным, и сама она будто тоже торопится на какой-то долгожданный праздник.
Два молоденьких мичмана, оба розовощекие и курносые, — должно быть, недавно произведенные в первый офицерский чин — увязываются за нею, на ходу говорят ей какие-то веселые глупости, а она вдруг оборачивается, озорно, по-девчоночьи строит им забавную гримасу и исчезает в переулке. Кто бы подумал, что она идет на такое важное и опасное дело?
Нет, ну как же хорошо и радостно ей нынче!..
На перекрестке, неподалеку от общежития ее поджидает одна из девушек. Маленькая, круглая, она кутается в полушубок и топчется в своих огромных, не по ногам, валенках.