— Смотри, сынок, — говорил ему отец, — смотри и запоминай!..
— Но, папа, — возражал он страстно, взволнованным, дрожащим голосом, — неужели так-таки ничем нельзя им помочь?..
Отец качал головой и зорко глядел на сына.
— К сожалению, Алешенька, ничем. — И непонятно добавлял: — Знаешь, римский сенатор Катон Старший был убежден, что Карфаген необходимо разрушить. Я тоже думаю, что начинать все-таки надо с разрушения Карфагена…
Эти воспоминания Алексей Дорош сохранил во все годы своей флотской службы и, наверное, потому относился к матросам совсем не так, как многие другие офицеры.
Как-то, будучи уже мичманом, Алексей решил заглянуть недельки на две домой. Обрадованный отец сообщил, что пришлет за ним на станцию лошадь, но поезд давно ушел, а знакомый отцовский тарантас все не появлялся на пыльной дороге. Алексей стоял у края большака, нетерпеливо поглядывая вдаль. Рядом с ним, положив подбородок на посох, стоял старик, тоже, должно быть, ожидавший какой-нибудь оказии.
— А что, ваше благородие, — вдруг сказал он. — Вот ты, чать, по моряцкому своему занятию во многих странах побывал. Много земель, поди, видел. Есть ли где-нибудь счастливая земля?.. — Он помолчал, вздохнул и сам себе убежденно ответил: — Нет такой земли!
Сколько раз в дни плавания эскадры вспоминал Дорош этого старика у дороги. Иногда он задумывался: интересно, поняла бы его Элен, если бы он открылся ей, рассказал об этих воспоминаниях? Отец писал:
«Мне хотелось бы, Алешенька, чтобы и там, в дальних странах, где предстоит тебе побывать, ты сохранил нерастраченной ту чистоту и искренность, с какими смотрел когда-то на жизнь в родных местах…»
Старик многого недоговаривал, будто опасаясь поверять письмам нечто самое важное, но Алексей понимал его.
После того как лейтенант Ильин был в спешном порядке переведен с «Авроры» по причинам, так и оставшимся не известными для всех, обстановка в роте Дороша стала как-то спокойнее, уравновешеннее. И все-таки Дорошу было ясно, что в конечном счете дело было вовсе не в Ильине. Этими мерами положения матросов не облегчишь, они по-прежнему забиты и запуганы, по-прежнему испуганно втягивают голову в плечи при появлении офицера или унтера, будто ожидая удара.
И Дорош все чаще вспоминал теперь отцовские слова о Карфагене.
Зиновий Петрович Рожественский, конечно, понимал, что эскадра в ее сегодняшнем состоянии имеет слишком мало шансов на победу в случае встречи с неприятелем.
Еще в Петербурге, по обязанностям начальника Главного морского штаба знакомясь с донесениями военно-морских атташе из Лондона, Парижа, из скандинавских стран, читая сводки внешней разведки, он составил себе довольно трезвое представление о том, что противник на Тихом океане окажется куда сильнее, чем думают об этом некоторые придворные сановники. На укрепление могущества японского флота работала добрая половина просвещенной Европы — не будь этой далеко не бескорыстной помощи, судостроительная промышленность далекой островной империи, с ее до крайности ограниченными собственными сырьевыми ресурсами, вряд ли достигла бы такого успеха и за такой короткий срок. Шутка сказать: почти половина всего, чем располагает сейчас хитрый и умный адмирал Того, — это корабли самой новейшей конструкции и постройки.
Эскадренный броненосец «Микаса», водоизмещением в пятнадцать с лишним тысяч тонн, — колосс, равного которому нет во всей русской армаде, — спущен со стапелей всего лишь четыре года назад. Большие броненосные крейсера «Ниссин», «Кассуга», легкие крейсера «Цусима», «Нийтака», «Отава» — всё корабли, которым два-три года от роду. Старыми у Того были лишь канонерские лодки да суда береговой обороны — иные построены еще в семьдесят седьмом году! — но тут японский адмирал рассчитывал на очевидное численное превосходство.
Да, Европа уж расстаралась для Ниппонской империи! Пушки на японских кораблях — систем, подозрительно похожих на германские, навигационные приборы — близнецы британским, аппараты для производства минных атак, говорят, до этого были запатентованы в Северо-Американских Соединенных Штатах. Даже лоции, если их сличить с теми, которые отпечатаны в Лондоне, отличаются разве только тем, что вместо строчек английских названий — на них узкие столбики иероглифов.