Рожественский смотрит на него насмешливо:
— Вы так думаете? Не поэтому ли вы забыли приказ об «Авроре» написать?.. Ну, ладно, — записывайте дальше… «Прошу командира крейсера «Аврора» организовать осмотр так, чтобы он был поучителен для всех собравшихся офицеров и чтобы для всех собравшихся не были пропущены такие детали, как устройство выгородок и удобных проходов в тесных помещениях…»
Окончив диктовать, он откидывается в кресле и закрывает глаза:
— Все. Можете идти.
Штабной офицер выходит из адмиральской каюты на цыпочках: ему кажется, что Рожественский спит…
А адмирал сидит и думает все о том же: нет, нельзя ему было рисковать карьерой, — а вдруг да придут победа и слава?..
Он удовлетворенно улыбается: речь — серебро, молчание — золото!
Костры…
Егорьев не сразу понял, что это — множество костров там, на берегу.
Вечерело. Сумерки наступали по-тропически быстро, стремительно, и чем темнее становился с каждой минутой низкий небосклон, густо усеянный мохнатыми голубыми звездами, тем отчетливее проступали на его фоне далекие золотисто-яркие костры.
На «Авроре» было тихо, откуда-то из глубокого чрева корабля, из матросского кубрика доносилось негромкое мужское пение:
Егорьев задумчиво постоял у борта, продолжая вглядываться в огни костров на берегу. Неожиданно он приказал спустить шлюпку: пойдет туда, на берег.
— Поздненько уже, — пытался отговорить его Небольсин. — Я, конечно, Евгений Романович, не смею давать советы, но на вашем месте я все-таки поостерегся бы… Кто ж их знает, этих туземцев, что у них в голове? Дикое племя как-никак…
— Съедят меня, как капитана Джемса Кука? — коротким смешком рассмеялся Егорьев.
Увидев поднимавшегося на верхнюю палубу Дороша, Егорьев насмешливо бросил Небольсину:
— Вот кто, наверное, согласится разделить со мной печальную судьбу Кука. — И окликнул Дороша: — Чем заняты сейчас?
— Ничем, Евгений Романович, — пожал плечами Дорош. — Вот хожу и мысленно философствую… о сущности бытия.
— Тогда верю, что вы действительно ничем не заняты, — засмеялся Егорьев. И вдруг спросил вполголоса: — Ну как: до сих пор еще сердитесь на меня… за разнос?
Дорош смутился:
— Что вы, Евгений Романович! Я уж забыл давно…
— А вот это — зря! — снова рассмеялся Егорьев и предложил: — Хотите со мной на берег сходить?
— Охотно, — с поспешностью согласился Дорош.
Были отобраны самые сильные и выносливые гребцы, в их число попали Евдоким Копотей и Аким Кривоносов.
Скалистый берег оказался неприветлив; высокие горы уходили обнаженными острыми вершинами к небу; чахлые деревца, словно разбросанные чьей-то небрежной рукой на склонах гор, казались маленькими и жалкими. Тут и там — пятна проступивших наружу обнажений белого и красного песчаника.
…Чем ближе к берегу, тем гуще становились сумерки и тем быстрее увеличивались в размерах костры; через несколько минут под днищем вельбота затарахтела галька.
Егорьев первым выскочил на берег, за ним узкую полосу воды легко перепрыгнул Дорош. У шлюпки остались двое матросов, остальные двинулись вдоль берега. Евгений Романович шел впереди так уверенно, будто он уже не раз побывал в этих местах.
Вскоре маленький отряд моряков вступил в поселок. Возле шеренги кокосовых пальм, вершины которых были неразличимы в темноте, жались одна к другой низенькие, убогие хижины. Они были сооружены из каких-то гибких ветвей и обмазаны светло-оранжевой глиной; поодаль, в крошечной долине сейчас же за поселком, виднелась небольшая кумирня с черепичной крышей, окруженная бесчисленными могильными холмиками.
Костры, разложенные возле хижин, трещали и разбрызгивали искры; у огня суетились полуобнаженные смуглые женщины, тут же копошились голые дети.
Появление русских моряков не вызвало ни страха, ни удивления: женщины оглядывались на них и продолжали заниматься своими делами; лишь любопытные детишки тотчас обступили пришельцев.
Евгений Романович поклонился и поздоровался по-русски, это же сделали матросы. Женщины отозвались какими-то непонятными, негромкими гортанными возгласами, означавшими, должно быть, тоже приветствие.
Только сейчас Егорьев разглядел, что у одного из костров, самого большого, кружком сидят мужчины; он решительно направился туда.
Мужчины молча потеснились, уступая ему и Дорошу место; матросы стали поодаль. Несколько минут, пока длилось всеобщее молчание, Дорош внимательно рассматривал лица туземцев, озаренные неверным светом костра.