За все время, пока вельбот шел к кораблю, никто не проронил ни слова. Только Аким Кривоносов не удержался, вздохнул и задумчиво сказал вполголоса:
— А все ж таки, наверно, нет на земле места, где бы хорошо жилось бедному человеку!..
Один из матросов-гребцов предостерегающе дернул его за рукав: тише! Но ни Егорьев, ни Дорош, казалось, не слышали ничего.
Поднявшись по трапу, Евгений Романович не ответил обратившемуся к нему с каким-то вопросом Небольсину и быстро прошел в свою каюту.
А Дорош еще долго стоял у борта, продолжая глядеть в ту сторону, где все так же маячили золотые костры.
Элен получила письмо Дороша, — правда, шло оно до Петербурга всевозможными окольными путями более полутора месяцев.
Сдержанно — так, словно к нему самому это не имело ровно никакого отношения и уж во всяком случае не огорчило и не разочаровало его, — Дорош поздравлял ее с предстоящим бракосочетанием.
И ничего больше. Несколько корректных, отменно холодных строк и подпись, каждая буква в которой выведена с печатной четкостью. Элен ожидала от Дороша всего, чего угодно: мольбы подождать с замужеством, упреков, обвинений, — она уже заранее подготовила в уме убедительные, как ей казалось, слова возражения Алексею, — но этих бесстрастно-вежливых строчек она не ожидала.
И она вдруг почувствовала, что ей до слез обидна эта вежливость; и задетое самолюбие (выходит, ему действительно безразлична ее судьба, а она-то переживала!), и еще что-то другое, чему сама Элен не могла найти названия, — непонятное, тревожащее — боролись в ней.
Она изорвала письмо Дороша на мелкие-мелкие клочки, но потом ей вдруг остро захотелось перечитать его еще раз, и она принялась складывать эти клочки, однако уже ничего не получалось, и от досады на себя самое ей впору было заплакать…
Так вот оно что, оказывается, Алексей не такой уж наивный, милый мальчик, потерявший голову от любви к ней и забавный в своей безрассудной влюбленности. Оказывается, и у него есть своя гордость!
А почему бы ему не иметь эту гордость? И кто он вообще, что́ она, Элен, о нем знает? Что она может сказать о нем?..
И кажется, в первый раз со времени начала их знакомства она серьезно задумалась о нем, перебирая в памяти все, от первого вечера до последнего.
…Они познакомились совершенно случайно, где-то на балу, вскоре после того, как в жизни Алексея Дороша произошло знаменательное событие: он сменил мичманские погоны на лейтенантские. Это было обычное знакомство, каких было у Элен множество. Танцевали. Он был серьезен, чересчур серьезен, и сначала это забавляло ее, а потом почему-то начало злить: что он — бесчувственный, что ли? Хоть бы какую-нибудь самую банальную любезность сказал!
В отместку ему она стала танцевать с кем-то другим, а он безропотно отошел в сторону, прислонился к колонией оттуда следил за нею грустными, серьезными глазами, и ей стало жалко его, но она даже не посмотрела в его сторону: сам виноват, пускай помучится. Лишь однажды, кружась в вальсе, она бросила ему мимолетную дружескую улыбку, и лицо его разом посветлело, и он тоже улыбнулся ей — открыто и радостно. Она торжествовала: выходит, не так уж он к ней безразличен!
В тот вечер отец рано увез ее домой, и с Алексеем она после этого не встречалась, должно быть, месяца два: говорили, что «Аврора» уходила куда-то в плавание. И она уже начала понемножку забывать об этом молоденьком, чуточку странном, молчаливом лейтенанте. Лишь иногда ей вспоминалась его радостная улыбка там, у колонны, и тогда ей внезапно становилось не по себе.
А потом они столкнулись на лестнице в Морском собрании, куда отец, связанный с флотским интендантством, время от времени получал приглашения.
Увидев Элен, Дорош обрадовался мальчишеской, откровенной радостью, которая так и светилась на его лице.
— А ведь я все это время думал о вас, — сознался он, когда они после танца вышли из душного зала на террасу.
— Этому можно верить? — привычно насмешливо спросила она, а он посмотрел на нее недоуменно: конечно, иначе разве он сказал бы?
— А вы обо мне вспоминали? — все с той же подкупающей непосредственностью произнес он. — Сознайтесь, вспоминали?
Элен улыбнулась: совсем мальчишка! Ну, разве у девушек спрашивают о таких вещах? Одно из двух: либо он действительно совершенно не искушен в ухаживаниях, либо очень хитер. Но его глаза…
— А почему это, позвольте полюбопытствовать, я должна была о вас думать? — все так же насмешливо бросила она, разглядывая его из-под опущенных ресниц.