Она задумалась.
— Но какое до всего этого дело Алексею? — тоскливо произнесла она наконец. — Почему он должен там рисковать жизнью, может быть, даже… погибнуть? Ведь ему до всех этих ваших… сбытов никакого дела нет!
— Ах, во-от оно что, — насмешливо протянул отец. — Невеста Теушева и после обручения продолжает думать о мореплавателе? Ну, это, милочка, девичьи причуды. А до них мне, пользуясь твоим выражением, нет никакого дела… Если б знал, не тратил бы времени впустую!..
В мыслях он уже давно соединил свой капитал с богатствами Теушева-отца: тогда держись, коммерческий Санкт-Петербург! Вдвоем они быстро и решительно приберут к рукам все крупнейшие поставки интендантству — только бы протянулась еще годик-другой война да не упрямилась дочь.
— Вот что, Лена, — сухо сказал он. — Мне, признаться, уже надоело убеждать тебя в том, в чем ты прежде всего сама заинтересована. Пойми, что выбор у тебя не так уж велик: либо Анатоль — и богатство, роскошь, почести, либо тот… Дорош — с его офицерским жалованьишком. А уж от меня ты тогда-ни на что не рассчитывай!.. Вот так. Ну, а теперь иди к себе и не мешай мне работать.
Элен возвратилась в свою комнату и только там расплакалась злыми слезами.
Нет, пожалуй, отец все же прав, — думала она. Хоть и говорят, что с милым — в шалаше рай, но она предпочитала бы жить не в шалаше — брр! — а в этих милых, просторных, залитых сиянием люстр комнатах, где все так привычно и дорого ей…
После таких мыслей даже прилизанный Теушев не казался ей уж очень противным, и когда в обычный час, вечером, он вошел, кланяясь уже с порога и протягивая букет пурпурных роз, добытых где-то, очевидно, за баснословную цену, она встретила его обворожительной белозубой улыбкой.
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — удовлетворенно повторял отец, видя, как мило беседует Элен с напомаженным женихом.
Торг можно было считать состоявшимся.
ГЛАВА 12
— Я получил, господа, циркулярное предупреждение жандармерии… — Огромным и грузным телом своим Рожественский откидывается в кресло и многозначительно умолкает. — Вот уж никогда не думал, — продолжает он, и скорбь в его голосе. — Не думал, что мне, старому солдату, придется заниматься подобными делами!..
Глядя на командующего эскадрой, Егорьев скорее с любопытством, чем с неприязнью думает: зачем все эти театральные эффектные жесты? Ну получил ты там какую-то бумажку — мало ли их нынче рассылают! — скажи об этом просто, без ужимок. Так нет же: «Старый солдат!», «Никогда не думал!» И глаза скорбно к потолку, и вздох во всю мощь легких!..
И Егорьев невольно усмехается.
Рожественский между тем не поворачиваясь протягивает руку через плечо, туда, где бесстрастный флаг-офицер стоит навытяжку с папкой бумаг.
— Никогда я не думал, — повторяет Рожественский, — что на старости лет мне придется заниматься… социалистами.
Держа бумагу в вытянутой руке, поодаль от глаз, он читает медленно, будто прислушиваясь к собственному голосу:
— «Строго секретно. Вице-адмиралу Рожественскому. Лично… По имеющимся у нас сведениям, на многих судах вверенной Вам эскадры в последнее время заметно активизировалась деятельность лиц, пропагандирующих среди нижних чинов свои социалистические идеи…
Мы располагаем, правда, недостаточно проверенными данными о том, что на эскадренных броненосцах «Орел», «Ослябя»… как, впрочем, и на многих других кораблях, имеются подпольные кружки и группы… В них входят преимущественно машинисты, гальванеры, кочегары и т. п.».
Рожественский снова выдерживает паузу и дальше читает уже с особенной значительностью, отделяя каждое слово:
— «Считаем долгом предупредить Вас, что в связи с близостью первого мая — дня, избранного революционными элементами для своих манифестаций, не исключена возможность подобных манифестаций и на кораблях Вашей эскадры…»
Адмирал, снова не глядя, через плечо возвращает бумагу флаг-офицеру и обводит присутствующих тяжелым, угрюмым взглядом.
— Ну-с, господа, — говорит он. — Что, опять проглядели?..
В огромном и, должно быть, поэтому неуютном салоне «Суворова» воцаряется томительное молчание. Командиры кораблей, созванные Рожественский на это экстренное совещание, стараются не глядеть ни на адмирала, ни друг на друга.
— Что вы скажете?
Голос Рожественского звучит угрюмо-зловеще.
— Так что ж, Зиновий Петрович, — наконец нарушает это затянувшееся тягостное молчание командир «Бородина» капитан первого ранга Серебренников. И, должно быть, потому, что именно он заговорил первым: на эскадре все знают, что Серебренников настроен крайне либерально и что когда-то, в девяностые годы, он был даже причастен к организации народников, — Рожественский недовольно насторожился. — Мне кажется, — спокойно продолжал Серебренников, — что вообще-то в этом предупреждении нет ничего неожиданного — ни для вас, ни для нас.