Когда Катя была еще совсем маленькой девочкой, отец, возвратись с работы, часто сажал ее на колени и, покачивая, рассказывал особенно полюбившуюся ей чудесную сказку о молодом бесстрашном богатыре. Отправился богатырь выручать из неволи свою невесту, Марью-Моревну, прекрасную царевну. И ей, Кате, хотелось тогда, чтобы и она вот так же, как златокудрая Марья-Моревна, попала в неволю к страшному чародею и чтобы пришел чудо-богатырь и придавил ногой распластавшегося в страхе чародея, уродливого и страшного, и вынес ее на руках из железной темницы, где сидят по углам ночные глазастые птицы-филины, и посадил ее на крылатого коня впереди себя. А там — ветер, свистящий в ушах, и леса внизу под ногами, и синие блюдечки озер — все несется в стремительном вихре, все исчезает позади, и только сказочный конь, вскормленный на отборной пшенице и вспоенный родниковой чистой водой, прядет ушами и звонко ржет, проносясь в вышине над землею.
И Кате было страшно и сладко, и отец поглаживал ее по голове и все раскачивал на колене.
Не догнать тебе, противный злой чародей, легкокрылую птицу — коня, и доверчиво в страхе закрывает она глаза, прижимаясь к плечу богатыря…
Ах, как рано кончаются сказки!
Когда на следующее утро уже протрезвевший надзиратель открывает скрипучую дверь, Катя все так же стоит, прислонясь к стене, и ее сухие глаза кажутся воспаленными и жаркими..
Надзиратель искоса глядит на нее и покачивает головой.
— Ну, выходи, что ли, — угрюмо говорит он.
Девушка молча переступает порог и вдруг падает на холодный цементный пол коридора.
Чем ближе подходила эскадра к району боевых действий, — а расстояние до него, несмотря на все бесчисленные задержки кораблей в пути, сокращалось с каждым днем, — тем ощутимее становилась скрытая тревога и напряженность, овладевавшие людьми. Нет, это не было страхом, и в то же время каждого, кто задумывался о предстоящем бое, не могла не пугать совершенно очевидная неподготовленность эскадры к тем серьезным боевым испытаниям, которые ожидали ее впереди.
О предстоящем старались не говорить вслух, эту тему тщательно обходили в письмах к родным, в Россию, и все-таки думали все — и офицеры и матросы — только об этом.
Невероятно растянувшаяся и потому почти лишенная оперативной маневренности, перегруженная запасами топлива, истрепанная переходом уже более чем в пятнадцать тысяч миль, а в последнее время даже изгоняемая со своих кратковременных и так необходимых ей якорных стоянок, эскадра менее всего была бы готова сейчас встретить неприятеля.
Особенно возмутил всех последний случай.
Девятого апреля французские власти приказали русским кораблям немедленно покинуть бухту Камранг, где согласно планам Рожественского эскадра собиралась мирно простоять некоторое время в ожидании так до сих пор и не пришедшего небогатовского отряда.
Французский консул, имевший днем встречу с адмиралом, изъяснялся недвусмысленно: русские корабли могут вот-вот столкнуться с японским флотом, и было бы крайне нежелательно, чтобы произошло это именно здесь.
Лишь после долгих и оскорбительных для русских моряков переговоров удалось выговорить право на то, чтобы оставить в гавани «Алмаз», «Иртыш», «Анадырь» и госпитальные суда, нуждавшиеся в совершенно неотложном ремонте.
Остальным кораблям эскадры пришлось в ночь на десятое апреля поспешно сниматься с якорей. Произошло это действительно слишком поспешно: настолько, что на одном из броненосцев вынуждены были второпях расклепывать звенья якорной цепи.
Все это, конечно, произвело на моряков удручающее впечатление; матросы почти в полный голос переговаривались о том, что только разбойников да пиратов так изгоняют с якорных мест.
Тревога увеличивалась еще и оттого, что силы эскадры продолжали оставаться разрозненными.
— Это что ж получается? — возмущался мичман Терентин. — Так нас, порознь, японцы перещелкают. И куда только глядел этот Небогатов?
— А Небогатов-то при чем? — возражал Дорош. — В Индийском океане его отряду ничуть не легче, чем нам — на подступах к Тихому. Не адмиралу Небогатову, а другим надо было думать, когда посылали нас сюда порознь…
На эскадре утверждалось предположение, что корабли не станут ожидать отряда Небогатова и пойдут напрямик во Владивосток.
Среди матросов все чаще завязывались теперь оживленные разговоры о тех местах, к которым лежал путь эскадры.
— Какой он, Владивосток? — полюбопытствовал Аким Кривоносов, когда закончились обычные утренние тренировки у орудий и утомленным матросам было разрешено перекурить. — Вот говорят: Владивосток, Владивосток… А я о нем и понятия не имею.