Он подсел к Копотею, ловко скрутил цигарку, прикурил от «фитиля».
— Слышь, Евдоким, ты, часом, не бывал там — в этом Владивостоке?
И Аким выпустил замысловатые колечки дыма, не таявшие в тихом, безветренном воздухе.
— Бывать не бывал, далековато, — сознался Копотей. — А читать кое-что приходилось. Ну так что же тебе рассказать о нем?
Заинтересованные матросы обступили Кривоносова и Копотея.
— Основан он лет примерно сорок назад, — продолжал Копотей. — Сначала был военный пост, потом вырос город. Рассказывают, что, когда прапорщик Комаров высадился с транспорта «Маньчжур» вместе с нижними чинами и разбил палатки на берегу, тигры по ночам около тех палаток бродили. Известное дело: непуганое зверье, веками его никто не тревожил.
— Ти-игры? — сделав огромные глаза, полушепотом повторил Степа Голубь. — В жизни ни одной тигры не видел! Страшилища, поди?
— А они там и по сей день бродят, — усмехнулся Копотей. — Только в другом обличье: в голубых мундирах. И кокарда на фуражке.
— Это как? — не понял Голубь.
— А так. Где есть наш брат матрос, там без «тигров» уж не обойтись, верное дело. Того и гляди — норовят сцапать. А когти у них, Степушка, пострашней настоящих тигриных будут. Попадешь в эти коготки — все, считай крышка.
Кривоносов, всегда опасавшийся за своего друга, когда тот начинал вот такие, уж очень откровенные разговоры, поспешил перебить Копотея вопросом:
— Ну, а хлеб-то в тех местах родится? Или, может, пустынь горемычная, такая же, как на том острове, где мы, помнишь, были?
— Родиться там может все: земля благодатная, — пояснил Копотей. — Да выращивать некому. Долины лежат необозримые, нетронутые, а людей — полтора человека. Все привозное. Вот и везут ржицу да пшеницу из-под твоей, Аким, Черниговщины или из Ефимовой Полтавщины. Десять или сколько там тысяч верст везут, через всю Россию-матушку.
— Ну, уж это ты… — недоверчиво качнул головой Степа Голубь. — Присочинил, поди.
— Нет, честное слово…
— Да слыханное ли это дело? Скрозь всю Россию…
— И не только хлеб. Кругом — леса, а спички — аж из Швеции. Под землей угля нетронутые пласты, а уголек на корабли доставляют главным образом из Японии. Пряники — и те из Тулы или Вязьмы.
— Чудно́ что-то, — с сомнением произнес Голубь. — А земля, говоришь, богатая?
— Сказочно! — вновь подтвердил Копотей. — А ты что удивляешься, мил человек? Ничего чудно́го. — Он понизил голос: — Слыхал, поди, такую поговорку: «Без хозяина — дом сирота». Вот и весь секрет тут.
До Степы Голубя, как всегда, не сразу дошло: о каком хозяине говорит Копотей. Он поглядел на комендора, поморгал и переспросил:
— Как? Как ты сказал: без хозяина — сирота? Поди ж ты: а ведь и верно! — И восторженно всплеснул руками, обрадовавшись точному определению: — И как это у тебя, Евдоким, все ладно, слово к слову подходит!.. Огромнейшего ты ума человек…
— Давай, давай нахваливай, — рассмеялся Копотей. — Только гляди, чтобы я не зазнался. А то как в той песне получится: «И с той поры на сирых братьев он даже бровью не ведет…» — Он спросил вдруг: — Нынче у нас какое, однако, число? Не помните, братцы?
— Двадцать четвертое апреля, — напомнил Нетес.
— Вот, стало быть, недельки через две-три вы и сами сможете проверить, правду я говорил или нет, — заключил Копотей. — А сейчас давайте-ка заканчивать дело, а то, чего доброго, наскочит боцман — несдобровать тогда.
И он — для всех неожиданно — негромким, мягким баритоном затянул песню:
Аким Кривоносов подхватил густым, рокочущим на перекатах басом:
Отец Филарет, появившийся, как обычно, незаметно, откуда-то сбоку, неодобрительно качнул рыжей бороденкой: субботний день, все помыслы ко господу богу вознесены должны быть, а они с самого утра этакую пакость горланят.
Копотей неожиданно обернулся к нему и добродушно-плутовато подмигнул:
Отец Филарет с остервенением плюнул и заторопился от орудия. Матросы переглядывались, улыбаясь.
— Знаешь, Евдоким, все же таки не дразни ты его, — посоветовал Степа Голубь. — Как-никак батюшка.
— А, пускай, — усмехнулся Копотей. — Зато он теперь нескоро явится сюда.
— Вот-вот, — поддержал Копотея Листовский. — А то батюшка-то он батюшка, а нос все больше по ветру держит…