— А вам она ещё нужна?
— Пока нужна, — ответил Арсеньев, осматриваясь.
Непонятно, что он рассчитывал увидеть. Совершенно пустынный берег. И море пустынное, рябое от пенистых гребешков.
— Вы тоже сомневаетесь, что её могло сюда течением принести? — настороженно спросил Витя.
— Да нет. Ведь ты же её в самом деле нашел. Откуда же она ещё могла тут взяться?
Витя победно посмотрел на товарищей.
— А как бы мне руководителя вашего кружка повидать? — спросил Арсеньев.
— Андрей Андреича? Я вас сведу. Он вчера как раз с моря пришел, сейчас, наверное, в конторе.
Управление рыбной разведки занимало двухэтажный домик возле маяка. В большой комнате, где на стенах висели какие-то графики, карты, диаграммы и сиротливо стояли два простых конторских стола, за которыми, видно, никто давно не сидел, адвоката встретил высокий плечистый человек лет сорока. Светлые волосы, выгоревшие брови, загорелое, обветренное лицо, мужественное, как на плакате. Даже потертый ватник сидел на нем щеголевато.
— Казаков, — представился он, крепко пожимая адвокату руку. — Присаживайтесь. — И ногой ловко придвинул табуретку, а сам непринужденно уселся на край стола.
Арсеньев рассказал, зачем приехал. Казаков слушал внимательно, с интересом разглядывая его серыми весёлыми глазами. И когда Арсеньев спросил, считает ли он, что течение не могло сюда принести бутылку с места гибели траулера, Казаков ответил:
— Абсолютно в этом уверен.
— Но из Морского института дали заключение, что, несомненно, течение не только могло, но и совершенно неизбежно должно было принести бутылку с запиской от места гибели траулера именно к острову Долгому. Я сам беседовал с заместителем директора института Морозовым...
— Знаем, знаем такого, — насмешливо подхватил Казаков. — Но что касается этого течения, то взгляды Морозова уже устарели. Они были правильны до декабря прошлого года.
— Не понимаю.
— Давайте глянем на карту, тогда вам станет понятнее, — предложил Казаков, поднимаясь и подходя к одной из карт, висевших на стене.
Арсеньев последовал за ним.
— Раньше течение действительно шло вот так, прямо к острову Долгому. Но в декабре прошлого года был крепкий шторм — тогда погиб «Смелый»... Лютый выдался шторм. Кроме «Смелого», еще два рыбачка погибли — польский логгер и наш сейнерок. Меня самого на разведывательном траулере крепко прихватило, хорошо — успели укрыться за припаем... Так вот, тогда размыло песчаную перемычку между островами Махинского архипелага. Вот они. Раньше перемычка преграждала здесь путь течению и отклоняла его сюда, к острову Долгому. Но когда её размыло, течение изменилось. Теперь оно идет вот куда, гораздо восточнее, видите? И никоим образом не может принести бутылку с запиской к нам на порог. Ясно?
— Кажется, — задумчиво пробормотал Арсеньев, рассматривая голубые пунктиры на карте.
Дело капитана Голубничего становилось ещё более загадочным.
— А почтенный профессор Морозов этого ещё не ведает, — сказал Казаков, опять усаживаясь на край стола. — И, насколько я его знаю, новости эти дойдут до него ещё не скоро.
— Вы не любите Морозова?
Казаков повел бровями.
— Он не девушка, чтобы его любить. Между прочим, когда-то я сам у него учился.
— А теперь?
— А теперь учиться мне у него нечему. Море, оно живое, непрерывно меняется. Недаром у капитана Немо был девиз: «Подвижный в подвижном». А Морозов уже неподвижный, в море давно не ходит. Любит поминать все свои титулы, но забывает добавлять, что инженер-капитан он первого ранга в отставке... Живет он прежними заслугами, новости узнает с большим опозданием. Последнее время пишет только популярные брошюрки «Тайны океана» или там «Наш брат — дельфин».
Казаков помолчал, посмотрел в окно, где плясали у причала на волнах два суденышка, чертя мачтами небо, и добавил:
— А нам топтаться на месте нельзя. Нам надо рыбу искать. А рыба идет туда, где для неё подходящее течение корм приносит.
— Много у вас в кружке юных капитанов? — спросил, любуясь им, Арсеньев.
— Человек сорок. Пожалуй, все здешнее мальчишечье население.
— А как отнеслись в школе к письму Морозова?
— Как отнеслись? — усмехнулся Казаков. — Директор у нас пугливый. Отстранил меня от руководства кружком... А кто ещё станет этим заниматься? Да и моя братва не отстает. Ну и собираемся здесь, в конторе, по вечерам. Так сказать, на нелегальном положении, — засмеялся Казаков. — Ребятам ещё интереснее.
— Этот Витя Малышев, кажется, толковый паренек.
— Он у меня боцманом.
— Откуда же взялась тогда эта бутылка? Он не говорил, не было там, на берегу, чьих-нибудь следов?
— Я его спрашивал, — понимающе кивнул Казаков. — Меня тоже насторожило: уж больно высоко бутылка лежала, далеко от уреза воды. Туда ее забросить только большая волна могла, а ночью, хотя и был накат, но не сильный. А следов там всегда много — на рыбзавод ходят, в магазин. Может, и подбросили.
— В бутылке?
— А что же? Известны случаи хитрых фальшивок. Слышали что-нибудь о гибели «Памира»?
— Нет.
— Было такое немецкое учебное судно, парусный барк. Погибло во время урагана в сентябре пятьдесят седьмого года.
— В девятнадцатом веке?
— Да нет, в наше время, двадцать лет назад, учебное судно Западной Германии. Из восьмидесяти шести человек спаслось только шестеро. А через несколько месяцев нашли на берегу бутылку с запиской. В ней тоже во всем обвиняли капитана. Ловко было сделано, но подделку разоблачили.
— Здесь не может этого быть, — покачал головой Арсеньев, — ведь письмо-то написано несомненно погибшим Лазаревым.
— Точно?
— Совершенно точно. Опытный эксперт проверял. В подлинности письма нет никаких сомнений. Оно написано Лазаревым.
— Тогда и я ничего не понимаю, — сказал Казаков. — Но одно могу сказать совершенно определенно: течением его сюда принести не могло. Когда Махинскую перемычку размыло, мы специально бросали в море буйки, чтобы выяснить, куда повернуло течение. Ни один из них не прошел даже вблизи острова Долгого. Если хотите, сделаю выборку материалов из отчетов и пришлю вам.
— Спасибо! Будет очень кстати.
5
Вернувшись с острова Долгого, Арсеньев в тот же день посетил Голубничего и рассказал о своей поездке.
Голубничий слушал внимательно, не перебивая, и буквально оживал на глазах: спина у него распрямилась, плечи стали шире, в глазах появился живой блеск.
— На каком судне вы ходили? — спросил он адвоката.
— На траулере «Алмаз».
— А, с Захаровым. Как он — здоров?
— Кажется, вполне.
— А погода как?
— Сначала была хорошая, а потом покачало немножко.
— Осенеет, — кивнул Голубничий и громко вздохнул.
Он опять поскучнел и, когда Арсеньев, закончив рассказ, спросил его, могло ли туда принести бутылку течением, ответил ему в точности словами капитана Захарова:
— В море всё бывает, — и задумался, глядя куда-то в небо, сиявшее за оконной решеткой. Потом посмотрел на Арсеньева и сказал: — Но ведь письмо-то подлинное, не фальшивое. Или, думаете, и второй эксперт, который почерк сличал, ошибся?
Арсеньев неопределенно пожал плечами:
— В этом вся загвоздка. Наш почерковед опытный, ошибиться не мог.
Голубничий кивнул:
— Да и я ведь почерк Лазарева знаю. Точно, он писал, его рука. И словечки его. Он такой парень был... с фантазиями.
— Но как тогда попало оно на остров Долгий?
— В море всё бывает, — повторил, вздохнув, Голубничий: спина у него опять стала горбиться. Арсеньеву понравилось, что он так ответил, не хватаясь поспешно за появившуюся новую возможность оспаривать обвинение.
— Попробую добиться повторной экспертизы, — сказал, вставая, Арсеньев. — Сроки, сроки нас поджимают.