— Ну как? Сейчас все будет готово… Признавайтесь, что вас удивляет? Ах, да. Вас удивил этот фартук. Мама всегда велела мне надевать фартук, чтобы не запачкаться.
Он присел на краешек постели, там, где уже привык сидеть.
— У меня ведь всегда был один костюм, который надо было беречь. Мы жили очень бедно. А вы знаете, что такое бедность? Нет. Я так и думал… Это большой недостаток — не иметь лишнего су. Мне казалось, что я карлик…, а мы с матерью пигмеи среди великанов. Каждый мог нас обидеть. Он весело сжал руку Клер.
— Ну, да кончим об этом… Теперь–то у меня полно денег, полно… Вы, небось, думаете, что речь идет о двух… нет, трех миллионах в старых франках, потому что я привык всегда считать на них. Нет… миллионы в новых… Я вам это объясню… Мне еще так много нужно вам объяснить, так хочется все вам рассказать… Раньше я все больше молчал… Ах, черт! Мои котлеты! Он пронесся по лестнице, погасил газ. Бифштексы еще только начали румяниться. Рауль попробовал спагетти, опрокинул их в большое блюдо и облил кетчупом… Потом он повез в спальню тарелки, стаканы, бутылку… Все это он проделывал, не переставая говорить, даже на лестнице, в кухне, чтобы не оборвать ту нить, которая теперь связывала их и вдоль которой бежала его жизнь.
— Для вас поменьше соли, — кричал он снизу, — с большим куском мяса… Что–то я многовато приготовил, хватит на четверых… За стол!
По дороге одна из тапочек соскочила с него, и он чуть не шлепнулся, в комнату он вбежал подпрыгивая на одной ноге.
— Полюбуйтесь, каков сервис, Госпожа…
Он усадил Клер между двумя подушками и повязал ей на шею салфетку.
— Сегодня я вас покормлю, но впредь научу управляться самой левой рукой, увидите, это несложно. А пока не соизволите ли приоткрыть ротик?
Он размял макароны, встал на колени и протянул Клер полную ложку. Рауль так старался, что стал невольно шевелить пустым ртом одновременно с Клер, делая жевательные и глотательные движения.
— Макароны — моя специальность… А еще паровая картошка. Я ведь вырос на лапше и картошке. Не бойтесь, я знаю и другие рецепты, да и вы мне подкините новые… Дайте только срок… А ну–ка, еще одну… Нет? Ну ладно, перейдем к котлетам.
Он подул на ложку, попробовал сомкнутыми губами, показал головой.
— Ну–ка… Ложка мне, ложка вам. Вы замечательный младенец…
Она живо брала пищу левой частью рта… Немного пюре упало на подбородок, он вытер его углом салфетки. Ей стало за себя неловко, а его огорчило отчаяние, отразившееся на лице Клер, превратившее его в мучительную маску.
— Пожалуй, хватит на сегодняшнее утро? Неплохо, правда?… Вот персик на, десерт, а потом чашечку домашнего кофе… не то, что в больнице. Моя мама была ценителем кофе, для нее он был единственно доступным праздником. Бедная старушка!
Рауль пошел варить кофе и при этом шумел как можно сильнее то кофемолкой, то кастрюлей, то чашками, чтобы Клер не, чувствовала себя одинокой и как бы помогала ему. Наконец, он вошел с подносом.
— Может, хотите с молоком?… Я о нем совсем позабыл. Тем хуже. Ну, да ладно, до завтра. Сколько сахару? Покажите пальцами. Не все же мне делать самому!
Она пошевелила левой рукой, показала три пальца.
— Даже три! Готово! А теперь маленький сюрприз…
Он вытащил пачку ментоловых сигарет, закурил и вставил ей в губы.
— За то, что вы были умницей. Я заметил, что почти сыт от того, что кормил вас. Ничего, наверстаю вечером. Что, кофе нехорош? Он великолепен, и не возражайте. Соберем сахар со дна. Это самое вкусное. Стопроцентно, малышка.
Дюваль поцеловал Клер в лоб и растянулся в кресле, почувствовав усталость. Их окружила тишина, и он задремал. Время от времени он открывал глаза и проверял, здесь ли она, а потом снова засыпал.
Когда Рауль проснулся, перевалило за четыре часа. Боже! Сколько еще у него дел! Вот так каждый день будет забит до отказа. Каждый миг будет полон волнений, как у зеленого юнца.
Он принялся за уборку комнаты, стараясь все делать бесшумно, боясь разбудить спящую. Фотографию Рауль снял. Пусть лучше висит в гостиной. Посудой займется мадам Депен. Он составил список срочных покупок и решил приступить к массажу больной.
Глаза Клер были открыты. При появлении Рауля она издала нечленораздельный звук, слова проскальзывали между зубами, она безуспешно жевала их, но они так и не получились. Эта неудача окончилась слезами.
— Я все понимаю, — прошептал Дюваль. — Не думайте, что вы мне в тягость. Мне так хорошо, как давно не было… Сейчас попробуем несколько упражнений.
Он отбросил одеяло.
— Вы прекрасны. Только я вам об этом не скажу и даже не замечу этого. Снимем рубашку… ляжем для начала на живот.
Он лгал. Стоило его рукам коснуться теплых бедер, он умолк и горло его сжалось. Большого труда стоило ему не высказывать свое чувство в прикосновениях. Он разминал омертвевшие мышцы, сообщая им свое тепло, нежность, сочувствие, проникал в их глубину, щипал, чтобы вернуть им былую гибкость, потом перевернул больную на спину.
— Закройте глаза, — приказал Рауль, как–будто боялся ее свидетельства.
Ему не хотелось, чтобы она догадалась о том, какие чувства вызывает в нем. Он растирал голубые тонкие жилки на ее груди, слегка вспотевший живот, завитки волос на лобке и ему хотелось целовать ее, повторяя: проснись!
Он снова принялся за дело, устремив вперед большие пальцы и едва дотрагиваясь до кожи ладонями. Нельзя пугать ее, касания должны быть свободными, точными, запретных мест не существует. Понемногу за работой волнение исчезло, тело ее стало ему родным, он раскрыл его тайны. Рауль ощущал себя водолазом, разыскивающим останки кораблекрушения. Он вытер пот со лба тыльной стороной руки.
— Теперь движения, — сказал он.
Она открыла глаза и жадно взглянула на него, стремясь изобразить гримасу удовольствия. Перед ней было внимательное, нежно улыбающееся лицо.
— Сначала нога.
И он сделал медленное педалирующее движение, затем принялся за руку, согнув ее и вытянув.
— Нужно запастись терпением надолго. Но мы победим.
Он стер салфеткой остатки талька, надел на нее рубашку, обнял за талию и, поддерживая, прижимая к себе, поставил Клер перед собой.
— Обними меня за шею.
Это обращение на «ты» пришло вдруг само так естественно, что оба они не обратили на него внимания.
— Вот, взгляни, это твой сад!
Тут Рауль засмеялся, прижимаясь к голове Клер.
— Ты ведь разрешишь говорить тебе «ты», как это делают с детьми… Посмотри, видишь скворцы!… Солнце заходит. Вот для чего надо жить.
Он чмокнул ее в щеку и уложил в постель, а сам пошел за судном и подставил его под нее.
— Не нужно ничего стесняться.
После обеда Рауль спустился выкурить сигарету и пройтись по темным аллеям. «Я счастлив, — повторял он. — Ночь уже наступила, мне больше ничего не нужно, даже, чтобы она выздоровела». Наконец, он угомонился и пошел спать, засветив ночник в комнате Клер. Рауль оставил открытыми двери, но все равно бы так далеко от нее, что даже не слышал ее дыхания.
Ночью он несколько раз вставал, подходил к ее комнате, прислушивался, совсем забыв о том роковом письме, которое должно было приговорить его в случае ее смерти. Теперь для него важным было только ее дыхание. Оба была бесплотным пламенем, которое нуждалось в поддержке, ибо если оно погаснет, то померкнет и мир. Наконец, Рауль уснул и не слышал наступления утра.