Она отложила карандаш и устало откинулась на подушку. Дюваль потрогал ее лоб.
— Ну как? По сигаретке за труды?
Он прикурил две сигареты от золотой зажигалки и растянулся возле Клер. «Чувствуешь, как хорошо… Тут мы в безопасности… Я знаю, что ты волнуешься. Она никогда нас не найдет, хотя бы просто потому, что ее больше нет на свете. Она упала в Луару и от неё не осталось даже следов… Для жандармов, больничного персонала, прислуги, для мадам Депен, кроме тебя нет другой мадам Дюваль… Теперь у тебя нет больше причин для беспокойства».
Он пощупал ее учащенный пульс.
— Мы еще поговорим о Веронике. А пока забудем о ней… Итак, мы ее забыли.
Клер понемногу успокоилась. Дюваль загасил сигарету. Он любил эти мгновения тишины, прерываемой изредка жужжанием случайной мухи, залетевшей в окно, чтобы покружиться над постелью. Иногда налетал легкий ветерок, тогда казалось, что в парке кто–то ходит. Клер просунула ладонь в руку Дюваля и сжала ее как можно крепче.
— Тебе что–нибудь нужно?
Она настойчиво смотрела на него и тянула к себе… И тогда вдруг его осенило.
— Ты вправду хочешь этого? Не из благодарности, не так ли?
Глаза ее были широко раскрыты, в горле хрипело, тело впервые зашевелилось. Дюваль с трудом решился на смелую ласку. Может ли она, с ее больными нервами, выдержать подобное напряжение, которое освободит ее от тоски?
У него возникло ощущение, что он проводит эксперимент, ничего не испытывая сам. Все это смахивало на дьявольскую игру: он пытался вдохнуть в это тело дух, который покинул его. В голове проносились бессвязные мысли: «Я в тебе… Ты начинаешь вздыматься словно море, дрожать… ты волна… ты волна». Но волна эта была очень низкой. Отлив наступил быстро. Убогая радость… Осталась неподвижная, с отрешенным взглядом женщина с пеной у рта…
— Я почувствовал, я все понял, — шептал Рауль, — ты не огорчайся… Ты еще очень слаба.
Она отчаянно замотала головой на подушке.
— А раньше? Раньше… разве раньше было сильнее? Полнее? Да? Может это я виноват, не такой искусный как другой?
Радость его улетучились, и он ничего не мог с этим поделать, сколько бы ни уговаривал себя, что такой срыв закономерен… Он пошел в ванну. Ему необходимо было погрузиться в воду, чтобы успокоиться и позабыть о том, другом, который наверняка был сильнее, грубее его, и о котором она теперь, небось, вспоминает. Доброта! Еще один путь для самозакабаления. Как, наверное, смешны и глупы его преданность и ласка. Он вернулся к постели с полотенцем, наброшенным на непросохшее тело. Она даже не попыталась натянуть на себя одеяло и предстала его взору, словно жертва разрушения. Он раздраженно прикрыл ее.
— Послушай, Клер… Послушай меня… Видишь ли, то, что произошло между нами… В этом, наверное, виновато твое состояние… А может, я был не на высоте…, но есть и другая причина, мысль о которой только что пришла мне в голову.
Он властно сжал ее запястье в том месте, где лучше всего ощущалось биение жизни.
— Может, ты недовольна собой, — продолжал он. — Ты, верно, скрываешь от меня кое–что из стыда, а от этого радость исчезает. Если это так, то наши дальнейшие неудачи неизбежны, понимаешь?… Мы так и останемся чужими друг другу.
Она смотрела из–под прикрытых век; но пульс бился часто.
— Мы словно разочарованные любовники… Мы так хорошо понимаем друг друга. Итак, я имею право знать… Есть ли в твоей жизни кто–то другой?
Ну вот! Теперь он заговорил точь–в–точь, как его мать! Он пожал плечами.
— Ты замужем?
Она пыталась освободить свою руку, но он не отпустил. Под пальцами он ощутил бег истины.
— Это так, не правда ли?… Кто–то есть у тебя, не муж, но есть… Но где же он? Где скрывается? Что ему нужно?
Он отбросил ее руку словно ненужный инструмент.
— Что вам всем нужно от меня, в конце–то концов? Зачем вы сняли этот дом, а?
Он скрутил полотенце и швырнул его через всю комнату, рванул на себя рубашку так резко, что та порвалась на плече, но вдруг внезапно замер: раздался резкий телефонный звонок. Впервые… Он все звонил и звонил, приглашая Дюваля в гостиную.
— Я сейчас верусь, — сказал он, — не волнуйся. Это, наверное, ошибка.
Он спустился и взял трубку.
— Это из жандармерии Блуа… Месье Дюваль? — Да.
— Я по поводу происшествия с мадам Дюваль. У нас есть новости… Может, мадам нам ответит, машина, которая толкнула ее, была белого цвета?
— Я сейчас спрошу… Подождите, пожалуйста.
Он положил трубку, а сам остался сидеть на месте. Верно, они задержали кого–то, кто утверждал, что в «Триумфе» было двое. Ну и попал же ты в историю, бедняга! В конце–концов это их дело — искать, пусть и ищут. У них с Клер хватает своих проблем. Он подождал, прежде, чем ответить.
— Алло! Сожалею, но жена не помнит этого.
— Жаль… Спасибо, месье Дюваль… Как состояние мадам, лучше?
— Так себе.
Он положил трубку. Нечего связываться с ними! Он никому не позволит себя дурачить. Плевать ему на расследование. У него свое следствие, и он будет его продолжать.
Когда он увидел бледную маску Клер, у него упало сердце.
— Это из жандармерии, — объяснил он, — по поводу твоей аварии. Они все дураки. Клер, дорогая, прости меня. Я тогда потерял почву под ногами.
Он наклонился и поцеловал ее в беззащитные губы.
— Я ревнив, подозрителен, свиреп, мстителен, жесток… Хочешь продолжу? Я весь создан из пороков. Тебе не повезло… Но тебя я полюбил и никому не отдам. Что мое — мое. Может, если ты мне расскажешь все, что знаешь, тогда посмотрим. Может, я все это выдумал? Ты должна разубедить меня, догадаться я сам не могу. Мне надоело жить с этим «может быть». Открой глаза, Клер, не оставляй меня одного.
Он выпрямился и снова поглядел в замкнутое лицо.
— Ладно… Отдыхай… Я накрою на стол.
Обычно он любил этот миг. Из каждой трапезы он старался сделать праздник. Мадам Депен придумывала забавные меню, он покупал редкие вина, а все вазы в доме были заполнены тем, что он находил в саду. Названий цветов он не знал и понятия не имел об искусстве составления букетов. Эта немая сцена отняла у него присутствие духа, и поскольку он больше не говорил за двоих, в доме воцарилась тишина, как будто здесь кто–то находился при смерти. Хватит с него грусти и горечи. Он упрекал себя за то, что подчинился им, до этого все шло прекрасно. Он стал издеваться над своей слащавостью, напомнившей ему сестру Жанну. Ну и что? Да, он спал с Клер, но не он первый, не так ли? И что из того? По какому такому праву он требует от нее отчета? Вот идиот! Он знал о любви все: плохое и мелочное. Еще бы: сколько раз ему приходилось массировать омертвевшие тела, готовя их для новых страстей, заранее обреченных на неудачу! А теперь он сам поражен этим же вирусом. В тот самый миг, когда фортуна могла бы помочь ему освободиться от всех унижений. Вдобавок этот жандарм не упускает его из виду, следя из–за кулис. Расследование продолжалось, то самое, которое началось еще в Америке, и цель которого потерялась из виду. Было отчего веселиться. Он принес рыбу, фарш из дорады. В другое время они оба от души посмеялись бы над таким названием, но в этот зловещий вечер все шло не так, и рыба скоро оказалась в помойке.
Дюваль вышел в сад. Ночь уже наступила. Чувствовался конец августа. «Может, любовь подобна фруктам? — думал Дюваль. — Она бывает летней, весенней, любовь, изжаленная осами и падающая с деревьев, а еще такая, которую забывают на полке. А моя? Созреет ли она когда–нибудь?» Обернувшись, он увидел отсвет ночника в комнате Клер. Он попытался представить себе обледеневший сад, затяжные дожди, треск льдинок под ногами. А потом будет новый год…, а за ним другой. Он прислонился к стволу вишни. Когда сигарета опалила ему пальцы, он вернулся в дом. Спит ли она? О чем думает? Об этой глупой ссоре? Надо бы сказать ей, чтобы забыла о ней, и как можно скорее.
Она пыталась что–то писать. Бумага не слушалась. Клер беспорядочно старалась изо всех сил. Дюваль слегка поворчал на нее.
— Завтра утром у тебя будет для этого время, а теперь спать, ты устала… Я тоже. Мы слишком разволновались.
Он хотел отнять у нее листок, но она так закричала, что он сдался.
— Ну, раз ты хочешь продолжать, то не стану мешать. Что это за буква? «Б»? Начни снова, я подержу бумагу. Ах, «Д», нет, это же «П»… неплохо получилось.