Он опустился этажом ниже за оставленными консервами. Он больше не сомневался. Устраиваться так устраиваться, в квартире Фрек ему будет много удобней. Он разделся, поставил кастрюлю с водой на огонь, отвернул кран, долго мыл лицо и руки, натянул халат. Борода отвратительно касалась, но может это и лучше. Когда она вырастет подлинней, никто его не узнает. Он заставил себя накрыть на стол, на уголке кухонного стола, чтобы побороть желание пустить все на самотек, не спеша поел, чего не случалось с ним со времени смерти Денизы…
Дениза умерла!.. Почему его руки больше не дрожат? Почему теперь он принимает то, что еще вчера отвергал изо всех сил? Может, изнеможение? А может, заняв место Мерибеля, он стал другим, человеком без прошлого, похожим на больного амнезией, вынужденным учиться всему заново? Дениза… это как колдовство, которое больше не действует. Он сидел, совершенно тривиально приготовившись поесть; он представил себя комичным, в этом халате, падающим на сапоги; там – осталось обезображенное тело, с которым придут прощаться друзья, которые похоронят в его собственном фамильном склепе, и он говорил: Дениза, и ждал слишком привычной боли; возможно ли? Он больше не мог заставить себя страдать. Он напрасно вспоминал другие образы, он чувствовал, что все кончилось еще раньше, а он и не знал… Все что он пережил накануне – а он был измучен до предела возможного – в сущности, было лишь незначительной встряской. Было что-то ускользающее, остающееся неясным, потому что он чувствовал себя и судьей, и подсудимым. Может быть, его вынудили играть роль жреца, потерявшего веру… никогда не имевшего ее… Дениза!.. Однако, когда он вернулся в охотничий домик, это было одно из худших мгновений. Нет, это ему не приснилось. Мари-Лор ожидала его, в слезах.
– Выслушай его, – прошептала она.
Они оба приблизились к двери в гостиную. Мерибель ходил взад и вперед по комнате. Его резиновые каблуки скрипели по полу, когда он поворачивался.
– Филипп! – позвал он.
– Убирайтесь! Оставьте меня! – заорал Мерибель.
– Филипп! Послушай меня!
– Если ты не отстанешь, я буду стрелять через дверь.
– Видишь… Он совсем вне себя.
Мари-Лор безудержно зарыдала. Он тряс ее за плечи, тоже взвинченный.
– Да отвечай же. Что произошло? Когда я уезжал, он не был в таком состоянии… Ты упрекала его в чем-нибудь?
– Да.
– Что да?.. В чем?
– Не помню. Я сказала, что он думает только о себе… что я несчастна. Глупая ссора!
– А дальше?
– Дальше он заперся.
– Ах! Прошу тебя хватит плакать.
Но Мари-Лор зарыдала еще сильней. Он вернулся к двери.
– Филипп!.. Открой… Давай поговорим.
– Убирайся!
– Господи боже! Да будь благоразумным.
И вдруг он кажется угадал истину. Но из-за Мари-Лор объясниться было никак нельзя.
– Подожди меня здесь. Я пойду посмотрю, нельзя ли попасть туда через окно.
Он обошел дом по садику, дождь и ветер слепили глаза. Кулаком постучал в закрытый ставень.
– Филипп!.. Я один… Слышишь, Филипп?
Из-за грозы ничего не было слышно, и ему пришлось приникнуть ухом к мокрому дереву.
– Филипп! Ответь!.. Я понимаю… Филипп… Это из-за женщины, да?
Он был уверен, что Филипп открыл окно, что он слушает за ставнем.
– Все можно уладить.
Наконец, послышался голос Мерибеля, совсем близко, почти над ухом.
– Я хочу покончить со всем. Я больше не могу.
– Да говорю же, все можно уладить.
– Нет.
– Мы достанем деньги.
– Нет.
Этого он никогда не забудет. Однако, эти картины теперь почти не трогали его. Это были только картины. Он стоял под грушей, в ветках которой свистел ветер; ведро, подвешенное на веревке у колодца, билось о дерево. Абсурдный диалог продолжался. Внезапно он был прерван сильным ударом.
– Убирайся! – завопил Мерибель. – Если ты не отойдешь от двери, я буду стрелять.
Он обращался к Мари-Лор. Дура! Это из-за нее случилось непоправимое. Он бегом кинулся назад. Мари-Лор маленьким топориком, которым обычно кололи дрова для камина, рубила дверь на уровне замка.