Глава 11
Его предчувствия оправдались днем позже. Накануне Дюваль получил из конторы Фарлини счет, который следовало побыстрее оплатить, и как раз выписывал чек, когда у ворот кто-то позвонил. Мадам Депен уже ушла. Дюваль никого не ждал. Он заклеил конверт, надписал адрес и сунул письмо в карман. Это могла быть сборщица пожертвований для слепых или детей, перенесших полиомиелит. Обычно он что-нибудь давал и сейчас, проходя через сад, вытащил из кошелька несколько монеток. Он увидел женщину в черном, которая спросила, когда он подошел поближе:
– Вы мсье Дюваль?
– Да. Рауль Дюваль.
– Я – сестра Вероники.
Он уже протянул руку, чтобы открыть калитку, но вдруг навалился на нее всем телом, словно от выстрела в упор.
– Чья сестра?.. Ничего не понимаю…
– Я полагаю, она вам все же говорила обо мне. Хотя я прекрасно понимаю, что ничего для нее не значу, но тем не менее… Тереза… Тереза Ансом.
– Ах да… Тереза… Конечно, конечно…
Он уже подыскивал какой угодно предлог, лишь бы спровадить эту женщину. Но словно актер, забывший свою роль, он вдруг остро ощутил свою беспомощность, обреченность… Все кончено. Эта женщина в черном… она носит траур, потому что узнала правду… она пришла, чтобы поквитаться с ним.
– Вы узнали адрес в полиции?
Он и сам не понимал, что говорит. Он открыл калитку. Она прошла перед ним, держа голову очень прямо, даже немного вызывающе. Они с Вероникой были очень похожи, только эта оказалась пониже ростом, потемнее и постарше – словно копия, ссохшаяся от времени.
– Нет, в больнице… В прошлом месяце я потеряла мужа… У него была опухоль, он и болел-то совсем недолго. Он так мучился…
Она раскрыла сумку, достала носовой платок и приложила его к губам. В роли вдовы она была неподражаема. Дюваль чувствовал себя почти завороженным. Она продолжала своим обычным, сухим и резким голосом:
– Конечно, я написала об этом Веронике. Послала ей извещение.
Она протянула Дювалю конверт с траурной каймой, с зачеркнутым адресом.
– Если бы бедная Вероника сообщила мне о своем замужестве, все было бы очень просто. Но ведь я для нее не существовала! Вот я и указала на конверте ее девичью фамилию, которую она снова взяла после развода. Письмо я отправила в Париж, по ее прежнему адресу. Оттуда кто-то – надо думать, консьерж – переслал его в Канны. Из Канн его направили в больницу в Блуа, а уж из Блуа вернули мне с пометкой: «Адресат неизвестен». Меня это удивило и встревожило. Времени у меня теперь много – сами понимаете, одна в пустой квартире, волей-неволей все время думаешь, – вот я и села на поезд и сегодня утром явилась в больницу в Блуа. Там они проверили по журналу приема больных и нашли ее имя: Вероника Дюваль, урожденная Версуа. Вот так я и узнала и о ее замужестве, и о несчастном случае. Мне дали ваш адрес… и все мне рассказали…
Дюваль немного успокоился, но вообще-то он здорово струхнул. Ему следовало бы подумать об этом заранее. Не скрывая любопытства, она поглядывала на вновь обретенного зятя.
– Там я узнала, что вы специалист по лечебному массажу… Даже в этом ей повезло… Да она и всегда была удачливой. Хотя мне не следует так говорить после того, что случилось… Как она?
– Неважно, – намеренно резко ответил ей Дюваль. – Совсем неважно… Весь правый бок парализован… говорить она не может… все еще слаба… В общем, калека.
– Ах, Рауль, как мне вас жаль!
Дюваля передернуло.
– Ведь вы позволите мне звать вас Раулем? – продолжала она. – Как же вы справляетесь?
Они неторопливо шли по аллее к крыльцу. Она быстро, словно хищная птица, высматривающая добычу, оглядела дом и сад.
– У меня весьма преданная служанка.
– Я ведь могла бы вам помочь… Когда такое несчастье, нечего ворошить прошлое, верно?
– Я вам очень признателен, но еще какое-то время ей придется избегать любых потрясений… Доктор запретил строго-настрого… Никакого шума, никаких посещений.
– Даже для родной сестры?
– Вот именно… Вы ведь не знаете… Она все еще очень, очень тяжело больна… Из-за пустяка у нее может подскочить температура.
– Стоило мне тащиться в такую даль… – обиженно протянула она.
– Если бы это зависело только от меня, – продолжал Дюваль, – я бы вас тут же провел к ней. Как же иначе? Но она мне этого никогда не простит… Знаете, почему?
Он наклонился и прошептал ей на ухо:
– Она считает себя обезображенной… На виске у нее еще осталось несколько шрамов и волосы пока не отросли: часть головы пришлось выбрить наголо, чтобы сделать перевязку.
В черных глазах Терезы блеснул и тут же погас радостный огонек.
– Вероника всегда была гордячкой, – сказала она, – неудивительно, что теперь она не желает никого видеть.