Якорная стоянка нашего судна доставляла нам сначала немало беспокойств. Безопаснее, казалось, быть в море на виду острова и только утром и вечером посылать шлюпки на берег. Но это потребовало бы большего расхода горючего для мотора, который и без того не был в полном порядке. Пришлось отказаться от этой мысли.
2-го августа утром, в то время как шлюпка с командой собиралась уходить, мы обратили внимание, что поверхность моря на горизонте странным образом вздувается кверху. Что это могло значить? Мираж? Но вскоре эта вздутость моря стала к нам приближаться и расти в вышину. Это была гигантская приливная волна ― результат подводного землетрясения. Некоторое время прошло в спорах о причине этого явления, которое было нам непонятно. Никто до сих нор не видал подводного землетрясения. Опасность, однако, становилась, очевидной. Была отдана команда. «Включить мотор, обе вахты наверх, с якоря сниматься!» Стали нагнетать сжатый воздух в цилиндры, но мотор не хотел забирать. Все ближе подымалась грозная волна, но из машинного отделения не доносился шум работы мотора. Страшилище было уже близко. Первая зыбь коснулась борта. Можно было счесть секунды, оставшиеся для спасения судна. Все со страхом прислушивались к мотору. Увы! Поздно. Высокой стеной подступила волна, подхватила судно, подняло его кверху о с грохотом и треском выбросило на коралловый риф. Мачты разлетелись на части; от рифа откололись громадные коралловые куски и придавили судно. Когда волна прошла, наш гордый «Морской Чёрт» лежал кучей обломков.
Коралловая скала, на которую мы были выброшены. глубоко проникла в корпус корабля, мачты обрушились, весь рангоут, такелаж и паруса попадали вниз. Все, находившиеся на палубе, к счастью, успели укрыться под полубаком.
Катастрофа случилась ― и теперь ничем нельзя было уже спасти судно. Но мы были далеки оттого, чтобы предаваться горю и отчаянию. Нужно было сразу приниматься за работу ― спасать провиант и воду для 105 человек. Приходилось все переносить за 30 метров по глубокой воде, ступая при сильном течении по острым неровностям кораллового рифа. Мы часто падали, и ноги у всех были сильно изранены. Но, тем не менее, работали и день и ночь, и успели спасти от воды и перенести на остров все жизненно необходимое. Вода в цистернах оказалась испорченной, и наше счастье, что удалось с помощью подрывных патронов прорыть колодезь на острове.
Так возникла под пальмами последняя немецкая колония. Нужно было теперь приноровиться к новому образу жизни.
Остров служил пристанищем для миллионов больших и малых птиц. В некоторых местах нельзя было сделать шагу, чтобы не раздавить яйцо. Стоило вспугнуть чаек ― они взлетали такими густыми стаями, что затемняли солнце. Птицы, сидящие на яйцах, ни за что не покинут своих гнезд, они охотнее позволят себя убить. Только выстрелами из винтовок можно было их прогнать. Большинство найденных нами яиц оказывались обыкновенно болтунами, поэтому мы оцепили часть берега тросом и выкинули все лежавшие яйца в море. Очистившееся пространство тотчас привлекло к себе множество чаек, ждавших с нетерпением возможности снести яйцо. Мы вскоре располагали большим количеством свежих яиц. Ночью, когда раскладывали костры, приползали на огонь сотнями и тысячами громадные раки-отшельники.
Когда все имущество из-под обломков судна было перенесено на остров, принялись за постройку жилищ. В первые дни команда просто подвешивала свои койки под пальмами. Но это могло кончиться печально. Кокосовые орехи падали ночью с высоты 15―25 метров около спящих, и счастье, что ни одна из этих «вегетарианских бомб» не упала кому-нибудь на голову. Она навсегда «захлороформировала» бы спящего. На земле, которая кишела всякими животными, также нельзя было спать. Все поэтому с большим рвением принялись за постройку палаток.
Первая палатка вышла неудачной, но каждая следующая удавалась лучше. Мы строили их с таким расчетом, чтобы на каждую палатку хватало одного паруса. Большую помощь в этом деле оказал один из пленных американцев, капитан Петерсен. Он со своей молодой красивой женой построил прекрасную палатку. Все наши палатки были выстроены близ берега, в одну линию, рядом с шалашами туземных жителей. Образовалась целая улица, которая была названа набережной «Морского Чёрта». Наш лагерь разделялся на три квартала: немецкий, где жили мы, французский и американский ― в которых расположились пленные французы и американцы. Кроме жилых палаток, были построены палатки для продовольствия, боевых припасов и оружия, для карт и инструментов; большой камбуз с очагом и духовой печью и радиотелеграфная рубка. Она доставляла нам радионовости и заменяла газету. Кроме того, была построена кают-компания ― в ней был настелен даже деревянный пол. Около стола были вертящиеся, привинченные к полу кресла, точь-в-точь как в судовой кают-компании.
В жилые палатки была перенесена вся мебель с судна, а пол был посыпан мелким белым коралловым песком. Посередине лагеря была очищена площадь, на которой по вечерам играл наш оркестр. С судна был перенесен небольшой дизель-мотор и динамо, которые снабжали нас электрическим светом. Мы имели в своем распоряжении также коптильный аппарат, и с помощью кокосовой скорлупы ежедневно коптили большое количество рыбы. Прекрасный отлогий берег спускался к лагуне. Ночью слышался прибой морской зыби и убаюкивал нас, как нежная колыбельная песнь. В дневную жару мы искали прохлады на наветренной стороне острова, где постоянно дул легкий ветер с моря. Многие богатые люди за двухнедельное пребывание в этом летнем раю заплатили бы целое состояние.
После десятидневных строительных работ, утомительных в виду жары, идиллия была осуществлена. Посреди лагеря был подвешен к пальме наш судовой колокол. Стали регулярно биться склянки [22]и иногда устраиваться переклички и смотры. На одной из самых высоких пальм была сооружена наблюдательная вышка, чтобы следить за всеми судами, проходящими в море.
Для полного нашего благополучия не хватало только судна, которое могло бы снова дать связь с культурным миром. Наш крейсер лежал разбитым на рифе, но мы не унывали. Все наши надежды покоились на уцелевшей шлюпке. Большинству, правда, казалось немыслимым пуститься в море на такой скорлупе и искать большее судно, чтобы отважиться захватить его. Но пират подобен игроку ― он должен все снова и снова пытать счастье.
Мы изготовили мачту, такелаж и паруса, свили все спасти, отскоблили краску со шлюпки, проолифили её и выкрасили заново. 23-го августа шлюпка была уже вполне готова. Но нельзя было принимать легкомысленных решений. Как мне ни надоело губернаторствовать на острове и как меня ни тянуло снова в море, я не считал себя в праве рисковать жизнью других людей. Мы все отдавали себе отчёт, что предстоящее предприятие, как в военном, так и в спортивном отношении, опаснее и рискованнее. чем все предыдущие. Наша шлюпка при самом тщательном оборудовании имела один существенный недостаток ― из-за низкобортности она при крене черпала воду. Нам приходилось впоследствии, даже в тихую погоду, выбирать ежедневно до 40 ведер воды.