Слава Метревели был тогда известным футболистом.
Сейчас он Барсову возражал:
— Торговля? Я что — банан на рынке продаю?.. Ты был на рынке — меня там видел?.. Арбузы вам даю! Весь город ест мои арбузы. Сто торговых точек имею, и в каждой тридцать тысяч арбузов за сезон катаю. Считать можешь? Сто точек и тридцать тысяч — сложи вместе. У калмыков куплю, у молдаван куплю, на средней Волге тоже. И на нижней, и на Дону. Да?.. Ты можешь туда поехать? Ваша власть может? Никто не может, а я могу!..
В этом самом месте поток его красноречия прервали две грузинки. Они без стука вошли к ним и на больших серебряных подносах принесли жареное мясо, холодную осетрину, миногу, холодец, овощи, пряности, грибы, моченые ягоды — бруснику, морошку… Это на одном подносе. На другом фрукты — яблоки, виноград, большой с тыкву ананас — и всего так много, будто за столом сидела футбольная команда.
— Есть будем! Да?.. А твою кашу клади подальше. Голод придет, тогда кашу дашь. Да?.. Кто едет в Молдавию и на Украину? Ты поедешь — да? Где машины возьмешь? А шоферы, гараж, а шакалы таможенные?.. Ты знаешь, кому и сколько дать?.. И как давать? — думаешь просто?.. Не будь у вас Гурама — что бы ели вы? Не будь Гурама, видел бы ты арбуз, дыню? Чем почки промывать?.. Я осенью ем арбуз, и зимой, и весной. Хочешь есть арбуз — ходи ко мне в подвал. Два этажа в подвале — бочки вина, много фруктов: фейхоа, ананас, виноград. У тебя есть свежий виноград зимой?.. Ты директор, но ты будешь есть кашу. Это что — жизнь вы построили в своей России? Грузин все построил: и бочку с вином, и сухой абрикос, и персик, и жареный орех в меде, а что построили вы, русские? Большую ракету, самолет и пшенную кашу без масла. И нет зарплаты даже у тебя, директора, а я не директор, а с каждого арбуза имею десять рублей. Ты делал самолеты, знаешь много чисел — сосчитай, что значит десять рублей с каждого арбуза. А кто даст девять, поедет домой, в Грузию, и будет там сосать лапу. А?.. Какое число получилось в твоем уме?..
— Тридцать миллионов рублей, а если перевести на доллар — чуть больше миллиона.
— Миллион! Один только банановый король петербургский имеет больше меня. Так сколько я могу купить квартир и дач у вас в городе? А я не год и не два катаю арбуз, а десять лет. И сколько я купил квартир, и сколько еще куплю! И вашу дачу куплю, потому что никто другой ее купить не может. И зарплату вам выдавать не будут. Теперь уже никогда, потому что деньги русских ушли в другие карманы. Карман такой, как на небе черная дыра. В кармане том нет дна, туда провалится и ваш газ, и нефть, и все леса, и рыба, а потом провалитесь и вы сами.
Гурам сверкнул черно–красными глазами и засмеялся. Смеялся он тоже по–своему, беззвучно, а лишь подрагивал огромным животом и круглыми плечами. Он всей массой тела навис над столом, махнул рукой, приглашая Барсова угощаться яствами своего двухэтажного подвала.
Барсов спокойно заговорил:
— Народ наш затемнен и одурачен и мало чего смыслит в сложившейся обстановке. Его может постигнуть судьба американских белых: их сейчас теснят негры, китайцы и всякие мексикано; такие же процессы идут в Германии, Франции и даже в Англии. Но вот что бы вам не мешало знать: укоренись завтра в нашем городе негры и китайцы — вам они дадут такого пинка, что вы по шпалам будете бежать до своего Тбилиси, а, прибежав туда, увидите, что и ваши дома и квартиры заняли турки, талибы, чеченцы. Защитить–то вас некому будет. Вы и жили до сих пор, и жирели, и на машинах раскатывали только потому, что за вами широкая спина русских. Деньги вы считать научились, а вот исторический интерес свой постигнуть не можете.
В этот момент дверь растворилась, — опять без стука, — и в комнату один за другим входили мужики, женщины и ребята. Они тащили арбузы и складывали их в углу у двери. Скоро они натаскали целую гору и удалились так же без слов, как и вошли.
Гурам не слушал соседа. Широким жестом обвел принесенные дары.
— Презент с Кавказа. Для Елены Ивановны, и для Вари, и для Маши, и для друга твоего веселого человека Тимофея. Давно я их не видел.
Проговорив эти слова, Гурам затих, и только слышалось глухое и упорное движение его челюстей и зубов, и натужное дыхание, и напряжение всего тела, входившего во вкус занятия, которое было для Гурама смыслом и интересом всей жизни.