В эту ночь у Турденшолда неспокойно на душе. По пути на север вдоль шведского побережья был недобрый час, когда на него накатило, — как всегда перед серьезным испытанием. Камердинер Кольд вошел с серебряным кувшином, чтобы наполнить кружку, а командор, которого мутило от напряжения и тоски, выплеснул вино бедняге в лицо и велел убираться. Вызвал своего друга Тёндера, а когда тот явился, брезгливо процедил:
— Ты мне не нужен, зачем пришел? Ты проследил за поркой Фабеля? Что? Его освободили от порки? Я сам распорядился? Нет так нет, черт с ним, все к черту, сажай судно на мель, сажай людей в шлюпки, и пусть гребут обратно в Копенгаген!
Но сейчас он чувствует, что ненавистная злая тревога, которая всегда изводит его в напряженные часы перед баталией, проходит. Ее сменяет другое, благое напряжение: нервы натянуты, но послушны, его пронизывает тихая радость, сознание того, что предстоящее потребует, чтобы он отдал всё, — и дарует ему всё: либо почетную смерть, либо зрелище врага, уходящего по волнам с истерзанным такелажем под жалобные крики своих раненых.
Что-то должно случиться, скоро, вот-вот?..
Так и есть: из мглы и тумана возникает лодка, и в первую минуту кажется, что в ней никого нет. Он идет к фальшборту и всматривается — течение направлено к берегу, но лодка движется против течения. Уж не мертвец ли ее подгоняет, предвещая им гибель в пучине? В это время к командору подходит Расмюс Стува из Трённелага. Боцман Расмюс во все вахты находится на палубе; на фрегате «Белый Орел» поговаривают, что последний раз он спал на проповеди в то воскресенье двадцать два года назад, когда конфирмовался. А лодка все ближе и ближе к «Белому Орлу»…
Внезапно в лодке словно возникает человечек — то ли мальчишка, то ли малорослая женщина. Он или она табанит веслами, обратясь лицом к кораблю. Лицо темное, лишь глаза тускло светятся, будто маленькие фонарики. Расмюс Стува стонет:
— Господи Исусе, никак привидение!..
Тут и вахтенный на носу поднимает тревогу. Расмюс выхватывает пистолет. Должно быть, мыслит, что оружие выручит, даже если это и впрямь мертвец подгребает к баку «Белого Орла».
Командор наклоняется над фальшбортом и тихо окликает:
— Друг или враг?..
Грудь его открыта — стреляй, не промахнешься. Неизвестный в лодке убрал весла, одна рука засунута под темный плащ, не пистолет ли держит? Расмюс намерен силой оттащить командора в сторону, но в это время негромкий голос отзывается:
— Друг!
Голос женский, и что-то в нем пробуждает в душе Грозы Каттегата затаенные воспоминания. Боцман Расмюс бросает конец. Женщина привязывает лодку. Они готовятся помочь ей подняться на борт. Но она цепляется за канат, словно кошка, и в два счета оказывается на палубе.
И тут он узнает ее, хотя лицо женщины вымазано копотью и жиром, чтобы не опознали.
Он сбрасывает с себя мундир и накидывает ей на голову.
Потом поднимает ее на руках и несет в свою каюту.
С жилой палубы, где спят матросы, на них устремлены любопытные взгляды, и командор предпочитает, чтобы поменьше людей знало, что за гостья явилась к нему в эту ночь.
Он вызывает камердинера Кольда, сдергивает мундир с ее головы, сажает гостью в свое лучшее кресло и говорит:
— Попадет вдруг кто-нибудь из моих людей в руки к шведам, мало ли что наболтает. Худо тебе придется, Эллен, коли шведский король Карл проведает, что ты навещала Грозу Каттегата.
Он улыбается ей.
Она пробует стереть рукой копоть и жир с лица, но только хуже размазывает. Он хватает кружевную салфетку, которой Кольд украсил его стол, и говорит:
— Держи!
Она отказывается, тогда он выворачивает наизнанку мундир и предлагает использовать подкладку как полотенце.
— Кольд отстирает, — добавляет он. — И не все ли равно, как выглядит изнанка.
Она объясняет, что намазалась, чтобы ее не узнали, если кто-нибудь встретится ночью.
— Правильно сделала, — отвечает он.
И молча ждет, что она скажет дальше. Ждет и рассматривает ее. Приземистая, плотная, ростом ребенок, но не лицом, он никогда не решался спросить, сколько ей лет. Руки грубые от тяжелого труда. На островах Кустер говорили, что она еще ни разу не спала с мужчиной. Во всяком случае, Грозу Каттегата она не обнимала. Одна из немногих, кого ему не привелось брать на абордаж с буйными и торжествующими криками, покорять лихими песнями, хриплым рыканьем и дерзкими щипками, расплескивая вино и срывая с них нижнюю одежду, прежде чем нетерпеливо обнажиться самому. Все это бывало, но не с ней.
Эллен Брюнхильдсдаттер Кустер — от тебя веет холодом. И жаром, каким его еще никто не обдавал. Глаза твои светятся умом. Твой брат, Халфвард Брюнхильдссон Кустер, тоже человек умный.