Гребцы не могут участвовать в погребальном ритуале, да и раненым ни к чему долго слушать молитвы, читаемые над павшими, — лишнее напоминание, что их, по всей вероятности, тоже примет море раньше, чем корабли дойдут до Копенгагена. И командор приказывает Каспару молиться молча, а всем тем, кто подошел проститься с погибшими, предлагается разойтись, не дожидаясь, когда последние тела будут отправлены за борт.
Командор снова садится на люк и слышит запах жареного мяса из маленькой кухоньки Кольда. С моря дует свежий ночной ветерок, он смещается с норда к норд-осту и будет очень кстати, когда суда окажутся в открытом море. За кормой фрегата «Белый Орел» покачивается на волнах вереница кораблей. Здесь и те, с которыми он входил в залив, и бывшие шведские, а теперь принадлежащие ему. Лишь одна малость омрачает его бурное ликование. Отправляя на берег пленника фон Стерсена, командор не подозревал, что этот негодяй повинен в гибели роскошных атласных туфелек, кои он купил для своей матери в Тронхейме. Узнай Гроза Каттегата об этом, когда пленник еще находился на борту, пришлось бы тому в кандалах проделать путь до Копенгагена.
Ну да ладно — у него столько поводов для радости, когда поднимаются паруса и «Белый Орел» вновь начинает слушаться руля. На память приходит молодая женщина, с которой он когда-то познакомился в Фредриксхалде и провел ночь, и они ласкали друг друга. Как ее звали-то? Забыл. Впрочем, так даже лучше, пусть останется безымянной и не томит душу. Все равно нам больше никогда не встретиться. Но вспоминать о ней буду с радостью.
Он пел для нее два куплета:
Командор поднимает кружку, приветствуя живых и мертвых, от запаха жареного мяса нестерпимо хочется есть. Чайка падает на волну, он выхватывает пистолет и целится, но вспоминает, что не перезаряжал его с тех пор, как выстрелил в кого-то в пороховом дыму там, в заливе Дюнекилен. Попал он тогда или нет?..
Странная мысль на миг посещает его: «Ты предпочел бы знать, что промахнулся?»
Ветер подхватывает корабли и несет их, будто птиц, через море.
Ночная мгла сгущается над морем, еще немного — и скроет берег за кормой.
Как же ее звали?…
Больше никто не караулит подвал, и Улауг выбирается наружу. Она рассчитывала отыскать Кари Расмюсдаттер, но Кари куда-то исчезла и не поможет ей. Должно быть, нашла себе молодого шведа, с которым утешится после того, как ее старый муж напал на шведского солдата и был застрелен. Сидя у камня и думая о том, что сломанное бедро уже не срастется толком, Улауг вдруг видит бредущую в ее сторону лошадь. Она узнает Вороного из Фредриксхалда, на котором сидела, когда ее погнали сюда вместе с другими пленными.
Ей больно двигаться, но лошадь умная, останавливается возле камня. Улауг карабкается на камень, цепляется за гриву и с трудом взбирается на спину Вороного. Может быть, никакого перелома нет, может быть, она дотерпит, покуда лошадь отнесет ее обратно в сожженный город.
Вороной трогается с места. Настает вечер, за вечером ночь, на обочинах лежат трупы, ей встречаются и живые, но у них мертвые глаза, и она не спрашивает, куда они держат путь.
С пригорка открывается вид на море, и она видит, как множество судов собираются вместе, поднимая паруса и ложась на общий курс.
Лошадь ступает осторожно, и Улауг льнет к ее шее, черпая силу в тепле и дружелюбии красивого животного.
С моря наплывает туман, мягкий сумрак окутывает землю.
Она понимает: ей больше не суждено увидеть его.
Ветер свежеет. Она поднимает руку для приветствия и сжимает кулак для проклятия, когда корабли уходят через море, через море.