— Тебе не нравятся перемены.
— Это как раз то, что я только что… — она отпустила концы своего пояса, осознание открылось ей так внезапно, словно пропасть разверзлась в груди. — О.
О.
— Мы приводим молодёжь в Убежище, чтобы у них был кто-то, кто мог бы наставлять их во время трансформации, — сказал Конн. Его глаза были серьезными и печальными. Она хотела бы снова оказаться в его объятьях. Но он разговаривал скорее как психиатр, нежели ее возлюбленный. — У тебя же не было никого, кто подготовил бы тебя. Никого, кто бы наставлял тебя в твоем превращении в женщину или твоей первой трансформации как селки. Ты испугалась.
Неосознанный, невысказанный в течение многих лет гнев сжигал ее изнутри.
— В этом нет моей вины.
— Конечно, нет.
Его капитуляция только распалило пламя, бушующее в ее сердце.
— Это ее вина. Моей матери. Она могла бы остаться. Она должна была остаться с нами. Со мной.
— Она была селки.
— Она была эгоисткой, — обвинение вырвалось из нее с силой боли, переживаемой и подавляемой годами.
— И ты не хочешь быть похожей на нее.
— Нет.
— Так или иначе.
— Я… — Люси закрыла рот. Открыла его. — Нет.
— Она бы вернулась за тобой, — сказал Конн, и его голос был настолько нежен, что ей было почти все равно, лгал ли он. — Если бы она была жива. Она бы вернулась за тобой и Калебом в подходящее время.
— Когда ты ребенок, трудно постигнуть концепцию «подходящего времени», — холодно сказала Люси. — Тебе просто нужна твоя мама.
— Для нас все иначе.
— Не настолько иначе, чем ты думаешь. Ты же скучаешь по своему отцу.
Конн вздрогнул, как будто она воткнула в него гарпун.
— Мой отец не умер. Он ушел под волну.
— А мой — напился и вышел в море на лодке. Ушел, значит — ушел. Есть больше, чем один способ быть брошенным.
— Люси… — сожаление сквозило в его голосе.
Она покачала головой. Ее глаза были сухими. Раздраженными.
— Все в порядке. Я в порядке. Теперь я уже взрослая.
— Возможно, твоя сила сосредоточилась на том, чтобы подавить трансформацию, — осторожно предположил Конн. — И упражняясь в этом, дисциплинируя свой дар, изо дня в день, из года в год, ты стала сильной.
У Люси в горле встал ком, она сглотнула.
— Ну, это как раз то, чего ты хотел, не так ли? — Люси удалось произнести эти слова всего лишь с оттенком горечи. — Чтобы я была сильной. Чтобы я была Тэргэйр ингхин. — Она споткнулась, произнося плохо знакомую фразу: тэргах иин-йен.
Его глаза потемнели.
— Я хочу, чтобы ты была собой.
— Для этого ты должен оставить меня в покое!
Ее слова повисли между ними. Она взяла бы их назад, если бы могла.
Люси стояла там, чувствуя себя ужасно. Это не ее вина.
И даже не его, признала она справедливо. Иногда возможность видеть ситуацию с обеих сторон — полный отстой.
— Я не могу, — мрачно сказал Конн.
— Из-за пророчества, — покорно кивнула она.
Его глаза сверкнули.
— Потому что это была не ты, — огрызнулся он. — Осмотрительная, пугливая, неудовлетворенная, влачащая полужизнь, исполненную сознания своего долга. Ты выше этого. Ты заслуживаешь большего, чем такая жизнь.
— Это было не так уж плохо, — пробормотала она.
Конн выплыл из кресла со свирепым изяществом, которое заставило ее пульс подскочить.
— Это невыносимо. Отрицать свою природу… Отступиться от своей свободы… — он замолчал.
Она смотрела на него в изумлении и понимании. Она знала, и это разбивало ей сердце.
«Выбора нет», — сказал он ей. — «Ни для кого из нас».
Тогда она не понимала этого. Он был так же одинок в своем мире, как она — в своем. Так же связан долгом. Так же обманут своей судьбой.
Если она была его племенной кобылой, то кем был он? Королевским жеребцом-производителем?
Она стиснула зубы. Он облегчил ей жизнь так, как только смог.
Теперь она могла отплатить ему добром за добро. Она могла освободить его, по меньшей мере, от одной из его обязанностей.
— Невыносимо для меня? — мягко спросила она. — Или для тебя?
Его лицо было твердым, как арктический лед.
— Прошу прощения?
— Ты столкнулся с еще большими трудностями, чем я. Ты сам так сказал. — «Я — гораздо больше твой узник, чем ты — моя заключенная», — вспомнила она. — Но ты, по крайней мере, больше не должен заниматься со мной сексом.
Она ждала, что он станет возражать, молилась, чтобы он воспротивился этим словам.