Однако пора прикладываться и вышибать из «союзничка» дух. Отмстим за спексиндера! Чтобы каждый кит, медведь, и кто ещё там, железно ведали: убить человека они могут только тогда, когда это им, в своих интересах, позволит другой человек. Куда ж лучше ему влепить? И среди человеков попадаются такие живчики, что по дюжине пуль словят и ещё дышат, а здесь такая туша!
Томас-юнга наконец-то разобрался в нехитрой, но для него оказавшейся столь сложной системе мушкета. Теперь-то уж спексиндеру придётся попотеть, потаскать дровишек.
«И чего ж ты порох-то не жалеешь, юнга?» — Михель не испугался внезапного выстрела, которого совсем не ждал. Скорее, огорчился: «Что там у парня стряслось? Может, увидел происходящее с какой-нибудь горушки да пальнул? Интересно, в воздух, в медведя? В меня?! Да не может такого быть. Хотя... что там Гильом болтал о каких-то небесных видениях в полярных широтах[41]? Ладно, подгребёт поближе, выясним».
Его косматый «дружище», только что вожделенно пластающий острыми крючьями когтей живую плоть, мгновенно обратился из свирепого людоеда в трусливо поджавшую куцый хвост крупную шавку. Михель, понимая, что делает нечто лишнее, всё же оглянулся: не подкрадывается ли Томас-младший-мститель. Разумеется, юнгу он не узрел, но когда обернулся к медведю, то увидел только этот самый хвостик торопливо удалявшегося зверя.
Тут ещё спексиндер недорезанный шевельнулся и застонал, ввергнув Михеля в полную прострацию: «До чего ж живучий, гад! Может, всё-таки его добить? Всаживать свинец в медвежью задницу — верх глупости. Проклятый юнга! Вот кто трижды достоин пули. Господи, что же делать-то, в конце концов?! Помоги, растолкуй».
Господь ли, Дьявол ли, а может, и оба сразу, ударив по рукам, решили не оставлять своим промыслом заплутавшего в потёмках совести раба страстей своих: медведь остановился!
— Умница ты мой! — возликовал Михель, сам не понимая, кому возносит хвалу: Всевышнему либо косматому. — Я знаю, как мне быть. Эй ты, медведь, подь-ка сюда, да быстро, быстренько.
Служил у них в роте некое время бывший живодёр. Так вот со своими четвероногими подопечными он разговаривал исключительно подобным тоном. Летом он исправно копил-выделывал-шил разнообразного рода меховые жилетки, рукавицы, набрюшники, чтобы обогатиться с первыми морозами. Обычно на пару суточных загулов с картишками по-крупному хватало. Выручал, бывалоча, во время голодовок. Любая дворняга, попавшаяся на свою беду ему на глаза, в весьма короткое время расставалась со шкурой и, выпотрошенная, громоздилась на вертеле, чтобы быть принесённой в жертву императору-голоду. Живодёр не сюсюкал с псами, не приманивал кусочком последнего сухаря. Он приказывал, всегда добиваясь беспрекословного подчинения. Излишне говорить, что Михель постарался максимально скопировать его голос и манеру Зверь, привлечённый звуком голоса, недоверчиво скосил глаз на человека.
«Да, медведь не собака, и здесь не Германия, а Гренландия, и ты, Михель, не Йозеф», — наконец-то вспомнил ландскнехт имя того падальщика, непонятно куда вскоре сгинувшего. Кто-то, в шутку ли, всерьёз ли, утверждал, что извечные спутники армии — собаки-людоеды, сколотив стаю, загрызли-таки своего старого обидчика, но Михель полагал, что главная причина его исчезновения — банальный кровавый понос от недостаточно прожаренной тухлой собачатины.
Поневоле надобно менять тактику.
— Мишка, мишка, глянь-ка — мяско! Делая груда свежего, жирного, вкусного мяса. Иди-ка сюда, топай скорей, полакомись. Сам бы ел, да дружку своему милому отдать надо.
Униженные сюсюканья Михеля произвели на зверя гораздо больше впечатления и были вознаграждены. Михель сделал осторожный шажок назад, прочь от спексиндера, медведь же, наоборот, — шагнул к спексиндеру. Михель буквально не закрывал рта, уже разве что любви своей не предлагал, и отступал, отступал по шажку, а голодный зверюга неумолимо наступал. При всём при том хитрый медведь умудрялся буквально ни на дюйм не сокращать дистанцию, отвоёвывая ровно столько территории, сколько Михель ему оставлял. Но Михелю другого особо и не требовалось. Гораздо важней, что зверь развернулся, открылся целиком.
И когда человек остановился, медведь самостоятельно сделал последний, самый важный шажок, ибо все его чувства и страхи плотным туманом забил-заволок аромат свежей крови. А Михель, ну совершенно не к месту, опять отчего-то подумал, какую истерику закатил бы Ян, окажись он здесь, над растерзанным телом спексиндера. Уж он точно бы вцепился в Михеля, сорвав прицельный выстрел.
41
«Небесных видениях в полярных широтах» — речь идёт о рефракции — сложном атмосферном явлении, характерном для полярных областей.