— Бедный, бедный Томас, и как же я так сплоховал? — Он натужился выкатить одинокую слезинку, но тщетно: слёзы, видимо, замёрзли ещё внутри. «Чёртов медведь! И как только я доверился ему?!» — заорал Михель, но мысленно.
Шустрая сверх меры зверушка успела пролить не только изрядное количество кровушки: вместе с сосудом скверны по имени «Томас-спексиндер» разодрала и ни в чём перед Михелем не провинившуюся, и даже крайне потребную ему сейчас, баклагу. Лучший медвежий напиток смешался с лучшим человеческим, но получившийся коктейль стал непригодным ни для тех, ни для других. К тому ж и винные пары воспарили вместе с душой спексиндера, так что бедняга Томас и на небеса умудрился отправиться «под мухой».
— Что ж, тащим на сухую, — мрачно констатировал Михель, зачем-то забрасывая то, что когда-то называлось фляжкой, как можно дальше. — Зато у нас по баклажке в припасах лежит. В мешках, там, на фактории. Хотя, конечно, не столь объёмистые, как эта. Надеюсь, их другой медведь не навестит в наше отсутствие.
— Там песцы, — юнга явно подрастерялся, соображая, как лучше подступиться к туше.
— Кто, кто? — насторожился Михель, услышав незнакомое слово.
— А... увидишь, в общем, — раздумал объяснять юнга. — Вообще-то они непьющие.
— Тогда ладно. Ну, взяли!..
VII
— Уф, взопрел даже, ворочая этого дьявола. И без всякого костерка или винца. — Юнга и впрямь смахнул пот со лба, а мокрой рукой провёл по туше. Поначалу не много опасался мёртвого зверя, теперь освоился. — Роскошный мех, за такую шкуру, особенно если с головой, на юге отвалят уйму деньжищ. — Он вопросительно посмотрел на Михеля.
Михель пожелал на всякий случай, чтобы Йозеф возник вдруг из небытия на пару часиков, но чего не бывает, того и не случилось.
— Я не живодёр. Тут мастер требуется, да и время поджимает.
— Это ты-то не живодёр? — Томас горячо и безрассудно ухватился только за первую половину фразы.
«Не трус паренёк, не трус, хотя и горяч без меры. Вот бы кого вместо Яна-хлюпика в одну со мной запряжку. И умён ведь. Грудью прёт на неприятности, потому как чувствует свою незаменимость. Знает, что вредить ему сейчас — распоследнее для меня дело. Так и подзуживает, задевает — ждёт, что не сдержусь, наору и вывалю сгоряча, как дело было. А может, мудрю чересчур, и это просто в нём глупая мальчишеская бравада пенится через край, покоя не даёт?»
В бою и в походе то же: если кого и надо особо опасаться — так это подобную вот зелёную поросль. Жизни ещё ни черта не видели, потому и не ценят её совсем. Такое могут отчебучить по неведению, что не знаешь порой, за какой бок хвататься. В бою сколь раз бывало, когда полк свежих рекрутов сшибал с позиций регимент ветеранов. А всё почему? Потому что, думая жить вечно, прут напролом, не обращая внимания ни на убийственную картечь, ни на частокол пик, ни даже на топкую низину, в которую порядочный ландскнехт вряд ли полезет без особого приказа и нужды. Обувку в бою переменить и ног обсушить негде — разве что в пушечное жерло сунуть. Убьют, не убьют — чёртова бабушка не угадает, а вот то, что лихоманка разыщет тебя по мокрым следам и схватит за шкирку — это куда как вероятней. Вот и сейчас, совсем не думая о последствиях, разгорячённый юноша жадно хватает горстями и глотает чистый снег. И старость ему нипочём, и заболеть может кто угодно, только не он, бравый юнга...
Пока Михель прикидывал, что и как ответить дерзкому мальчишке, время для достойного ответа безвозвратно ушло. Ладно, промолчим до поры.
— Хватай спексиндера. За руки, что ль. Не торчи кулём, — всё ж более резко, чем хотелось, буркнул он. — Высадятся твои дружки и со шкурой управятся.
— Туша закаменеет на морозе — ничем не возьмёшь. Или песцы, чайки-хищницы и прочие водящиеся здесь в изобилии любители дармового мясца не позволят. Всего медведя они к утру навряд ли приберут, но то, что шкуру безвозвратно обесценят, — бессомненно.
Михель никогда не видел песцов, но убедился в их незримом присутствии уже на стоянке, углядев аккуратно прогрызенную дыру в своём мешке, а затем обнаружив и полное отсутствие в этом мешке мясного.
— От колбасы остался только запах, — грустно констатировал он. Особой досады, правда, не испытал: по копчёностям ли убиваться, когда опасность нависла над головой?
Тут только Михель заметил, что юнга-то пристроил свою поклажу высоконько, на каком-то уцелевшем от огня каменном столбе. «И не предупредил ведь, сволочь. Только бы всем посмеяться над бедным Михелем».