Так что пули Михелевы он только к попу снёс, а тот уже щедро сбрызнул «нечисть» святой водицей. Испохабил, короче. Так и не удалось Михелю спытать в деле, что за штучкой такой одарил его пылкий в ненависти и любви итальяшка. Михель про себя всё время обзывал так Джорджо, не особо опасаясь и проговориться. И с Гюнтером умудрился как-то без скандала, тем паче без мордобоя обойтись. Может, он и к лучшему, Гюнтеров-то поступок. Не верил особо Михель во все эти заговоры, так что и не пришлось разочаровываться. Ведь как оно вдруг: понадеешься сверх меры на что-нибудь этакое, с выкрутасами, разворотишь без страху былого само гнездо змеиное, а оно в самый жизненный момент — бац, да осечку. А там, куда никто не торопится, встретят ой как неласково: пошто, мол, на бесовы шутки клюнул? Да вниз тебя, вниз, в самое пекло. Там можешь вдоволь костерить соседа но котлу Джорджо, да только прохладней ужо не станет.
С другой стороны, Макс как-то, любопытства для, выпросил у Михеля Джорджову пульку — «на самый крайний». И было это ещё до Гюнтерова «очищения». Так не ею, разве, он ухлопал позднее «снежного короля»?! Неисповедимы пути Твои, Господи.
Михель никогда больше не видел своего итальянского друга. Зима того года выдалась изумительно суровой. Полк южан по какой-то стратегической целесообразности, то есть глупости и нерасторопности, не был отведён, как намечалось, в Мантую[62] и вымерз на 4/5. Михель ни минуты не сомневался в участи Джорджо, и летом-то, в жару, умудрявшегося распускать сопли до колен.
Подпортил память о Джорджо только один случай. Когда однажды в грязном походном кабаке Михель, приканчивая по обыкновению бутылочку-другую со своими, невольно услышал, как в соседней компании какой-то хлыщ красочно живописал, что в одной деревушке Джорджо-итальяшка запёрся сразу с тремя крестьянскими мальчуганами в сарае и тешился, как только мог придумать, а полроты, прильнув к щелям в стенах, старались не пропустить ни одного момента да советы подавали. Михель от столь гнусного навета сначала опешил и уж совсем было собрался очередную опустошённую посудину запулить не в окно, на удачу, — авось кого да приласкает гостинчик! — а смазать ею по черепу рассказчика. Гюнтер удержал:
— Я не против драки. Просто все его слова — правда. Я давно всё это знал, да и прочие, верно, тоже.
Сидевший ближе всех к ним Гийом важно кивнул:
— Не хотели тебе говорить, дабы не обидеть ненароком. Всё ж таки он тебя спас. Пусть, думаем, лучше из третьих рук дойдёт.
— Но почему ж он мне тогда, в тот раз, ни одним словом, ни одним жестом не намекнул, не выдал себя? Ведь так не бывает!
— А ты внимательно слушал ли всю эту мерзость? Джорджо похоть свою утолял с мальчиками, а не со зрелыми мужчинами. Вот тебе и весь ответ.
Бутылку всё-таки Михель метнул — в бессильной ярости. Не нашёл худшего момента, потому как сей же час в трактир вломилась дюжая толпа во главе с потирающим макушку солдатом — именно его нашёл «подарок» Михеля. Ох, и всыпали им тогда по первое число! У Михеля даже рана, помнится, вновь открылась...
IV
Михель растерянно и даже несколько недоумённо огляделся: льды, камни, припорошённые снежком пятна пожарища, ненавистный Томас себе на уме...
А всё-таки Михель в этот раз победил-переубедил. Нашлись у него нежданно-негаданно союзники мощные.
Первый — морозяка зверский. Томас жался-жался у своего костерка жалкого, а потом Михель, не слушая, прямо скажем, робких протестов спутника, передвинул его кучку углей к своей, щедро набросал сверху дровец свежих да за шкирку приволок того ближе. В итоге, скоренько угревшись, Томас перестал не только зубами клацать, но и глядеть волчонком.
А утром, перед самым появлением «Ноя», в их коалицию «записалась» прокравшаяся в бухту касатка...
Михелю ещё в океане неоднократно показывали изогнутые плавники да ладные, мощные резвящиеся чёрно-белые туши, просветив заодно, что страшнее зверя в этих водах не сыскать. Выступают-де конкурентом китобоям, умерщвляя и пожирая полосатиков и прочую живность. Разик как-то действительно, прямо перед носом уже навострившего гарпун Йоста, стая касаток перехватила кита. Такую возню развели — едва на вельботе удрать успели! Не то бултыхаться бы им всем среди разверстых пастей...
Утром позавтракавший юнга явно томился бездельем. То ли не ведал, как время убить до прихода корабля, то ли по-прежнему дичился Михеля, то ли без помех решил додумать чего. О спексиндере он уже и горевать забыл. Михель, в свою очередь, всё никак не мог набрать нужных слов для последнего разговора, хотя и понимал: промедление смерти подобно. Потому, никем не сдерживаемый, Томас отправился размяться к бережку, вернее — к тюленьему лежбищу. Глупые животные, конечно, забыли, какая участь ждала их сородичей — да и их бы сейчас, посмей они «разбить бивуак», — когда в фактории ещё появлялись люди.