А Виллема, кроме суставов, заинтересовал уже Михелев рот: не шатаются ли зубы, не болят, не кровоточат ли десны.
— Как же! От матросских, двойной да тройной закалки[68].
Минутку дружно побранили Корнелиуса. Досталось и посредникам, сбывающим на суда Компании далеко не самую лучшую провизию, но Виллем предпочёл не углубляться в вечную для всех наёмичей тему насчёт скверной жрачки.
— Да я не о сухарях. Вот скажи, десны-то у тебя не побелели, случаем?
Михель не был, конечно, железно уверен, что Виллем не зашвырнёт в раззявленный его хлебальник какую-нибудь гадость — допустим, изрядную толику крысиного яда, — но рот всё же послушно раскрыл. Виллем, призвав в свидетели юнгу, разглядел, что — да, действительно белесоватые.
— Не хотелось бы тебя пугать, — голос у Виллема стал ну прям как у чадолюбивого папаши, — но это ведь вполне может быть скорбут[69].
— Обычное дело, говорят, в этих краях, — поддакнул юнга.
— Намекаешь, что мне надо рядышком могилку отдалбливать?
— Да нет, что ты! Просто шкипер поручил мне присмотреть, что и как у кого. Остальные вроде здоровые, так как более привычны, а вот ты, парень, мне не нравишься. Признаки налицо. — Виллем многозначительно замолчал, чтобы Михель прочувствовал трагизм своего положения, а затем бросился «на выручку»: — Однако скоро это ничего не будет значить, потому как в наших руках оказался эликсир от этой напасти. Да, да, не удивляйся! Я говорю о свежей медвежьей печени. Первейшее лекарство от цинги! Сейчас я приволоку тебе кусочек. Корнелиус уже предупреждён и вредничать не станет. Ну как? Если от сырья душу воротит, он тебе и зажарит по-скорому...
— Чегой ты, Виллем, прям исхлопотался весь?
— Объясняю ещё раз, дуралею. Завтра с утречка, по холодку, что называется, работа грядёт бешеная. Все должны быть в деле, а не отлёживаться с болячками.
Михель, которого уже изрядно начал тяготить этот разговор, узрел-таки на палубе появившегося шкипера. «Сейчас и глянем воочию, что почём и кто за кого». И — во всю мощь лёгких:
— Волоки побольше своей медвежьей печёнки! Чтобы уж наверняка выздороветь!
— Чего?! — заревел в свою очередь Адриан. — Виллем, стервец, а ну-ка, подь ко мне! Живее!
Дальнейшего Михель, к великому своему сожалению, не видел: шкипер предусмотрительно уволок виновного к себе в каюту. Но, судя по довольно жалкому виду Виллема, явно божившегося, что это всего лишь невинная шалость, словесными внушениями дело не ограничилось. Виллем, не глядя по сторонам, шустро юркнул на камбуз — искать утешения у Корнелиуса.
«Печёнкой закусывай!» — крикнул ему вдогон Михель, но только мысленно: с этого интригана на сегодня и так достаточно.
Немного погодя подвалил и шкипер. Михель не стал особо ему улыбаться и раскланиваться: на то тебе, мужчина, и пост доверен, чтобы порядок блюсти.
— За нашими орлами глаз да глаз. — Непонятно было, осуждает Адриан либо гордится. — Виллем, смотри-ка, чего удумал! Кабы я не пресёк своеручно...
— Спасибо, конечно, Адриан. Только так и так не стал бы я из рук Виллема что-нибудь брать. Равно как и печёнку эту его расхваливаемую, даже хотя бы и в сметане тушёную. На худой конец, вместо себя бы заставил попробовать.
— Да уж, явно занемог наш Виллем. И имя его недуга — излишняя подозрительность. Пострадал ведь в своё время от вояк, как и многие прочие.
V
На следующий день уже к полудню все были черны ровно трубочисты. Брови выгорели начисто. Шкипер-то всю растительность с лица предусмотрительно снёс, невзирая на холод, а вот недогадливому гарпунёру пришлось изрядно над своей мужской гордостью потрястись, то и дело в ближайший сугроб макая. И то сказать: сначала бороду хлопья жирной сажи обильно оснастили, потом смолистые угольки из печи во все стороны начали постреливать. Плюнул он в конце концов — лишь бы пламенем не занялась! — и к обеду уже имел кличку «Полубородый».
Можно было, конечно, в безопасности из трюма бочки с салом выволакивать, а потом ещё тёпленькие с готовым жиром закатывать, но подобная работа, вдали от основного действа, быстро наскучивала. Мороз, опять же.
Огнедышащая печь, из всех щелей которой с гулом рвались дымные липкие языки пламени, докрасна раскалённый и тоже нещадно чадящий котёл непреодолимо влекли работников. Адриан сначала пытался навести порядок — менял людей с места на место, пересменки устраивал, — а затем осознал, что оно и без его криков недурно выходит. Да и некогда ему было догляд править: сам работал за четверых.
68
«Матросских, двойной да тройной закалки» — имеются в виду сухари, кои для лучшей сохранности сушили (калили) несколько раз.