Настя замолчала. Все молчали.
Коле страшно было взглянуть на маму. Но он пересилил себя и взглянул. Мамино лицо было бледно, губы твердо сжаты, глаза суровы, почти надменны. Нет, она не плакала. И Коля тоже не заплакал.
5
Виталий Макарыч заговорил тихо, ни к кому не обращаясь, словно сам с собой.
- Я смутно догадывался обо всем, - сказал он, - и теперь вижу, что догадка вела меня по верному следу. Я рассуждал так: из тех, кто явился тогда на Серебряный остров, не были убиты, кроме меня, два человека. Один из них предал нас, другой совершил подвиг - взорвал мост, отрезав немцам путь к отступлению. Один из них был лоцман Козиков, другой - учитель Николай Николаевич. Я знал их обоих. Ни одного мгновения я не сомневался, что мост взорвал Николай Николаевич, а предал нас Козиков. Но я хотел, чтобы об этом знали все, чтобы никто не смел сомневаться. Мне нужны были доказательства.
Он замолчал, чтобы перевести дыхание, и оглядел всех. Никто не шевельнулся. Все молча ждали.
- Я всегда не любил этого Козикова, - сказал он тихо, но твердо, - и знал, что многие в отряде не любят его. Он был слишком слащав, не прямодушен, слишком назойливо хвастал своим патриотизмом. Но в отряд он вступил гораздо раньше меня и ни в чем дурном не был замечен. Мне нужны были доказательства, и, лежа в госпитале с отрубленной рукой, я дал клятву, что найду их.
Он умолк, задумался и заговорил снова.
- Выписавшись из госпиталя, - сказал он, - я вернулся сюда, в этот город, и сразу принялся за поиски. Мне не везло. Я искал людей, связанных со здешними партизанами, и нашел их немало. Я разговаривал с партизанами других отрядов, которые знали многих из восемнадцати погибших. Я разговаривал с руководителями партизанского движения, которые поручили оставшимся в городе партизанам взорвать мост. Я разговаривал с колхозниками из той деревни, за протокой. Они слышали стрельбу на острове, они первые обнаружили убитых и похоронили их с почестями. Лоцман Козиков, их сосед, был им хорошо известен, и они отзывались о нем, как о дрянном и недобром человеке. Но ни один из тех, с кем я разговаривал, не мог мне сказать с уверенностью, кто предал партизан и кто взорвал мост. У них были только догадки и предположения. Все они знали еще меньше, чем я. И вдруг я вспомнил, что у Козикова жила девочка, падчерица…
Он повернулся к Насте и спросил:
- Ты узнала меня?
- Узнала, - ответила Настя. - Вы сидели в углу, в землянке, когда я была там в последний раз.
- Да, - сказал Виталий Макарыч, - я сидел в землянке у Архипова, когда ты пришла к нему просить, чтобы он взял тебя к себе. Мы с Архиповым очень удивились, и Архипов спросил, не бьет ли тебя отчим. Ты сказала, что не бьет, а только запирает в чулан, но тебе это ничего, ты привыкла, и все-таки просила Архипова взять тебя к себе и обещала ему стирать, и прибирать, и обед готовить. Отчего ты хотела уйти от Козикова?
- Мне не нравилось, что к нему по ночам приходил немец, - сказала Настя.
- А ты знала, что Архипов помогает партизанам?
- Нет, я ничего тогда не знала. Я знала только, что он очень не любит немцев. Я видела, как его жену угоняли вместе с другими женщинами в Германию, и знала, что у него сожгли дом, и сыновья его убиты, и что он поселился один в темной яме на берегу реки, и мне было жаль его, и я приходила к нему в гости. И когда я решила уйти из дома на острове, мне захотелось поселиться вместе с ним и помогать ему.
- Не мог я тогда взять тебя! - внезапно воскликнул Архипов, зашевелившись в своем темном углу. - Не мог я взять тебя, потому что жил у меня Николай Николаевич, и никто не должен был знать, что он у меня живет!
- Вспомнил я, что у Козикова живет девочка, - продолжал Виталий Макарыч. - И странный разговор этот вспомнил, когда она хотела уйти из родного дома, а почему хотела уйти - неизвестно. И стал я думать об этой девочке и понял, что только она одна, быть может, могла бы мне рассказать о том, что случилось. Но где она? Я стал искать ее и узнал только, что с той самой ночи она исчезла бесследно… И вдруг Архипов получил от нее письмо!..
Виталий Макарыч замолчал и задумался, и молчал очень долго. И все молчали вокруг, никто не шевельнулся, не двинулся с места. Потом Виталий Макарыч внезапно повернулся к Коле и посмотрел на него - внимательно и ласково.