Катя молчала. После разговора с Корольковым, после того, как она так осрамилась перед Лидой, приняв бессмысленные слова больного за таинственное донесение, она не в силах была разговаривать.
Лида тоже молчала, искоса поглядывая на Катю. Она понимала, что происходит с Катей, и жалела её. В комнате раздавался только стук ложек по кастрюле; и ещё один звук, странный и жуткий, доносившийся из-за шкафа.
Это был прерывистый, нестройный, протяжный хрип, сопровождаемый каким-то клокотаньем. Там, в той части комнаты, которая отделена была шкафом, лежал раненый матрос Казаченко, и хрип этот был его дыханием. Глаза его были закрыты, он лежал неподвижно; он ничего не понимал и не слышал и только дышал — трудно и громко.
Там же, за шкафом, сидела на стуле Марья Васильевна. По совету доктора она каждые десять минут меняла на его голове мокрое полотенце. Сидела она в темноте — Марья Васильевна нарочно не зажигала за шкафом света, чтобы раненого не беспокоили мухи. Но зато там настежь было открыто окошко, и прохладный ночной ветер врывался в комнату.
— До чего темно! — сказала Марья Васильевна, глянув в окошко. — До чего страшно! Вечер был ясный, а теперь какая-то туча ползёт по небу и гасит звёзды. Днём, при свете, ещё можно кое-как терпеть, но в темноте чересчур страшно.
— Марья Васильевна, я давно хотела вас спросить: почему вы притворяетесь? — проговорила вдруг Катя.
— Что? — испуганно и удивлённо спросила за шкафом Марья Васильевна.
— Ну да, вы всё время притворяетесь, — настойчиво повторила Катя. — Я сначала думала даже, что тут какая-то тайна…
— Я? Притворяюсь? — воскликнула Марья Васильевна.
— Вы притворяетесь, будто вы трусиха.
— Господи, да я всего боюсь! — сказала Марья Васильевна. — В этом ужасном городе, где враг стоит у порога, где снаряды летают по улицам…
Но Кате сегодня хотелось спорить, говорить наперекор.
— Притворяетесь, Марья Васильевна, притворяетесь! Уверяете всех, будто вы трусиха, а на самом деле вы удивительно храбрая.
— Я? Храбрая? — вздохнула Марья Васильевна за шкафом.
— Вы удивительно храбрая женщина, и я сама это видела, — сказала Катя. — Когда снаряды рвались вокруг детского дома на Рыбацкой улице и всё горело кругом, вы много раз прошли сквозь огонь и ходили туда и обратно до тех пор, пока всех детей не снесли в погреб.
— Как будто я одна ходила тогда в детский дом! — сказала Марья Васильевна. — Тогда много женщин туда побежало. А что было делать? Если б мы не ходили, всех детей убило бы. А я так боялась, так боялась! Я после этого случая твёрдо решила взять Петю, Лиду и бежать из города куда глаза глядят!
— Да ведь не убежали, — сказала Катя.
— Ты ведь знаешь, отчего я не убежала, — ответила Марья Васильевна. — Из-за этого раненого молодого человека. Не могу же я его бросить! А вот ему станет лучше немного, я сдам его в госпиталь и убегу.
— И опять не убежите. Опять вас что-нибудь задержит.
— Ну нет, теперь уж ни за что не останусь, — сказала Марья Васильевна. — С какой стати мне такую муку терпеть?
На этом разговор оборвался. Катя замолчала. Ей захотелось побыть одной, подумать в тишине.
— Марья Васильевна, поешьте картошки, — предложила она внезапно, — а я посижу с ним.
Марья Васильевна постоянно боялась, что раненый свалится с кровати, и ни на минуту не оставляла его одного. Она усадила Катю на стул за шкафом, а сама пошла ужинать.
Голова раненого смутно темнела на подушке. При каждом вздохе он вздрагивал и дёргался всем телом. Большая рука его свесилась с кровати. Катя взяла её и положила поверх одеяла. Рука была влажная и такая горячая, что Кате стало жутко.
Она глянула в окно. Погода за какой-нибудь час совсем переменилась. Порывистый ветер налетал с моря, и слышно было, как он шумит в листьях. Туча скрыла все звёзды, и на дворе было темно, как в подвале. Только далеко-далеко, за невидимым морем, мерцал крохотный огонёк, не больше булавочной головки.
«Несчастная я девочка! — думала Катя. — Казалось, всё было уже у меня в руках, казалось, стоит мне произнести эти слова перед Корольковым — и тайна раскроется разом, и вдруг всё снова стало далёким и неясным, как вон тот огонёк!»