— На острове Гавдос, — презрительно сказал красивый. Он об этом узнал от старика солдата.
— Да. На Гавдосе. — Хаджи Михали вызывающе выпрямился. — Мы ездили туда освобождать ловцов губок и литтосийских рыбаков, которых Метаксас посадил в тюрьму за то, что они были против его политики. А вы в это самое время являетесь сюда и требуете, чтобы мы помогали вам укрепить в Греции влияние метаксистов. Да я раньше удавлю тебя.
— Это нужно для того, чтобы разбить железноголовых, — коварно заметил толстяк.
— Если бы только в этом было дело, я стал бы помогать даже метаксистам. Но дело не только в этом. У вас свои планы. Вы хотите насаждать метаксизм. Фашизм. Вы хотите того же, что и железноголовые.
— Почему ж мы тогда не остались здесь, с ними? — вмешался самый младший из четверых.
— Потому что вы знали, что старший братец проглотит вас, а это в ваши расчеты не входит. Вы не захотели оставаться здесь с железноголовыми. И вы не хотите, чтобы железноголовые хозяйничали в Греции. Но это нисколько не меняет дела. Ваш метаксизм — тот же фашизм. Он не станет пригляднее оттого, что вы-как будто хотите помогать англичанам в их войне с железноголовыми. Вы потому выбрали англичан, что они не станут мешаться в ваши внутренние дела в Греции. А железноголовые стали бы. Впрочем, есть среди вас и такие, что предпочитают железноголовых.
— Мы за англичан и против железноголовых, — сказал тщедушный. — Этого довольно. Для тебя этого должно быть довольно.
— Нет, этого не довольно.
— Тогда мы будем считать, что ты по-прежнему идешь против правительства, — сказал тщедушный. — Против законного правительства. И против англичан тоже.
— Вы не можете говорить от имени англичан. Я — против железноголовых, и против метаксистов, и против всех, кто хочет угнетать нас.
— Против правительства, — спокойно повторил толстяк.
— Какого правительства? — Хаджи Михали тряско от бешенства, но он сдерживался. — Вы, которые сбежали, бросив Элладу и острова, объявляете кучку проходимцев правительством и думаете, мы тотчас же признаем его? Греческое правительство может существовать только на греческой земле. А с вами, метаксисты, мы покончили. Напрасно вы думаете, что, как только англичане выиграют войну, вы можете вернуться сюда и сказать нам: «Вот и мы, правительство». Кто назначал вас? Откуда вы взялись? Пули и снаряды — вот чем мы встретим вас. Довольно с нас метаксизма. Довольно с нас вашего правительства. Вы всю Грецию держали под страхом вооруженной расправы, вы гноили в тюрьмах ваших противников. Что же, вы думаете, мы забыли? Уходите отсюда, метаксисты. Понятно вам? Уходите отсюда.
Хаджи Михали говорил спокойно, но ярость его дошла до белого каления. Слова, которые он говорил, огромность того, что было вложено в эти слова, делали этого маленького человека выше, значительнее. Нис чувствовал страсти, кипевшие в нем, чувствовал его гнев, его силу. Ту силу, которая повела их на Гавдос. Ту силу, которая была и в нем, в Нисе. Ему казалось, что это он говорит эти гневные слова, что этот маленький человек — он сам. Их жизни были нераздельно переплетены. Сегодня. В прошлом. В будущем.
— Никуда мы не уйдем, — сердито сказал толстяк.
До сих пор толстяк не сердился. Но Хаджи Михали вывел его из себя.
— Мы останемся здесь и еще поспорим с вами, — сказал он. — Слушайте, что я вам скажу. Войну выиграют англичане. Это случится не сразу, но рано или поздно они выиграют ее. А после этого мы все равно придем в Грецию. И вы не можете этому помешать.
— Так вам кажется издалека. А в Греции все покажется иначе. Вся Греция встанет против вас. Теперь мы сумеем справиться с вами.
— С тем, с чем мы придем сюда, вам не справиться, — закричал толстяк. — Мы придем с целой армией, с вооруженной «силой. Мы придем с техникой. Устоишь ты тогда против нас, Хаджи Михали? Устоишь?
— Если даже так — это будет греческая армия и греческая техника… И это все обратится против вас. В Греции ничего у вас не выйдет. Если греческие солдаты дерутся в чужих краях, они дерутся, чтобы разбить железноголовых. А не ради вашей выгоды.
— Им не придется выбирать, — высокомерно сказал тщедушный.
— Ошибаетесь, — спокойно сказал Хаджи Михали. — Заставить их вы не сможете. Разве только немногих. Я не знаю, что там делается, в Египте. Но уверен, что там найдется достаточно греков, которые не захотят больше стараться для метаксистов.
— Это ничего не изменит, — сказал толстяк. — Мы тебе дали шанс, Михали, а ты не воспользовался им. Ты — государственный изменник.
— Уходите прочь, метаксисты. Вернитесь к тому, кто вас послал, и скажите, что время Метаксаса в Греции кончилось, и никого вам тут организовать не удастся. Сторонники правительства, — закричал он вдруг. — К черту. Чтоб духу вашего здесь не было.
— Мы останемся здесь, — сказал самый молодой. — И мы требуем, чтобы вы освободили тех, кто заперт в мэрии.
Хаджи Михали не ответил. Он обвел их взглядом, не задержавшись ни на ком из четверых, и ничего не сказал. Ни единого слова. Потом он повернулся и вышел. В этом не было даже презрения. Просто они для него больше не существовали. Он велел им уйти. Они уйдут. И делу конец.
Но все это было не так просто.
32
Нис внимательно посмотрел на толстяка.
— Я не верю, что вас сюда прислали, — сказал он.
— Не веришь и не надо, — сказал толстяк.
— Как вы попали сюда?
— Это наше дело, — сказал красивый.
— Ну вот, как приехали, так и уезжайте.
— Это уж мы сами решим, — сказал толстяк.
— Посмотрим, — спокойно сказал Нис.
— Мы ждем, чтобы освободили тех, что сидят в мэрии, — сказал тщедушный.
— Придется вам ждать, пока Ида не дорастет до небес. А если вы так долго засидитесь тут, мы вас повесим. Убирайтесь вон.
— Это что же, ты и этот старый смутьян будете указывать нам? — У красивого даже язык стал заплетаться от бешенства.
— Да, — просто ответил Нис.
— Грязное мужичье. Все вы на одну стать.
Нис не стал исправлять ошибку. Рыбак, крестьянин, ткач, ловец губок — для них ведь это все равно. Все на одну стать; Нис не трогался с места, ожидая, чтобы они ушли. Куда, он сам не знал. Но чтобы ушли.
— Мы требуем, пусть сейчас же освободят тех, кто заперт в мэрии, — сказал тщедушный.
Нис медленно покачал головой.
— В таком случае мы освободим их сами, — сказал красивый.
Нис с минуту молчал, сдерживаясь, но потом слова хлынули сами.
— Попробуйте, это будет как раз то, что нужно, — сказал он. — Трудно убить человека, если он стоит и никого не трогает. Но если он замышляет что-то против тебя, тогда это просто. Понятно вам, метаксисты?
— Убивать — это вы умеете, — с волнением сказал самый молодой.
— Жаль только, что слишком поздно научились, — спокойно сказал ему Нис.
И они стали выходить из хижины. Первым вышел тщедушный, его так и трясло от злобы и возмущения. За ним потянулись остальные. Самый молодой, взволнованный и красный. Потом красивый, с бешено горящими глазами. И толстяк, неторопливым, мерным шагом, позади всех.
— Все равно, вы бессильны против нас, — сказал толстяк в дверях. — Против правительства вы бессильны.
— Какого правительства? — спросил Нис. — На Гавдосе, вот где вам место.
Но их уже не было.
— В чем дело? — сейчас же спросил Стоун. До сих пор он и Берк ни разу не проявили нетерпения. Они покорно выслушали весь рассказ Хаджи Михали о Гавдосе, несмотря на большую усталость. И здесь, в хижине, они ждали, когда, наконец, кончатся разговоры. Они не могли понять слов, но, стоя в стороне вместе со стариком англичанином, видели, что идет спор, и чувствовали в нем и озлобление, и вражду, и смертельную угрозу. Не в словах, а в чем-то за словами.