Под звуки этого страстного и пророческого произведения я понемногу начинаю привыкать к этой смерти.
Уже три дня прошло с тех пор, как Т.О.У. обнаружил Гренье, распластавшегося на животе в своем огороде. Его ноги лежали на усыпанной гравием аллее, а голова — в кустах зрелых томатов. Сначала наш местный полицейский предположил, что это был сердечный приступ, однако доктор, которому было поручено установить причину смерти, нашел на запястье Гренье характерные отметины от укуса змеи.
После того как тело перенесли в дом и по обыкновению пригласили Тантину (именно она всегда занималась убранством покойных), на общественных началах созвали пожарных, чтобы устроить облаву — и под кустом шалфея обнаружили дремавшую гадюку.
Эта новость грянула в Дорсе словно раскат грома. Все были убеждены, что в этих краях уже нет никаких гадюк. Реакция жителей варьировала от полного неверия до приступов психоза, довольно сильных у отдельных личностей.
Нужно сказать, что несколько лет назад экологи-энтузиасты вообразили, что они смогут бороться с быстрым ростом популяции кроликов, если завезут на остров их природного врага. Они рассчитывали, что хищники сбалансируют популяцию кроликов. К огорчению выдвинувших столь оригинальную идею, гадюки исчезли. То ли змеи утонули в болотах, то ли шутники и активисты незаметно отловили их, но никто и никогда больше их не видел. Это было лет десять назад. На самом деле, многие люди думают, что по экологическим причинам змеи не смогли акклиматизироваться.
Некоторые юмористы, прикалываясь, веселясь, утверждают, что грызуны слопали змей, приняв их за длинную морковь.
Короче, змеи были темой для шуток, особенно тогда, когда двое влюбленных уединялись в сосновом бору Гро-Жонка, дюнах Куйарды или в трусском лесу. Я возлагаю на твое воображение труд сочинить или воссоздать вышеупомянутые перлы.
В общем, шутки кончились, когда на запястье Гренье нашли след от укуса одной из них, а затем и саму змею, уснувшую недалеко от тела.
Как она сюда попала — вот каким вопросом задается каждый.
Испытываю ли я грусть? Нет, я не думаю, что это неясное чувство, которое преследует меня, является грустью. Это и не боль, и не страдание. А скорее, горечь и ощущение потери не кого-то дорогого, нет, — мы были слишком далеки друг от друга, и, несмотря на наши легкие заигрывания, у нас не было времени сблизиться, — а потери своего рода хранителя. Без сомнения, это оттого, что остров стал мне родным.
Словно если бы многовековой дуб неожиданно исчез с находящейся в самом центре деревни площади Свободы.
Я испытывала к Гренье симпатию, не больше и не меньше. Но я понимала этого человека — мудреца и безумца, обожающего свой остров. Его можно было узнать издалека по шапке седых волос, по густым бровям, по трости, на которую он никогда не опирался.
Часть дня он проводил на пороге своего дома, встречая и провожая гостей, беседуя с прохожими. Этот человек был словно светоч, добрая сила, которую, казалось, ничто не может одолеть.
У него была внешность Генри Монфрейда, сердце Дон Кихота и глаз Соловья-разбойника. Старый симпатичный скряга.
Жаль, что мы расстались с ним на такой плохой ноте. А все из-за неуклюжести и алчности Марлена.
В деревне «первичные» и думать забыли о своих вендеттах. Их глаза красны, как у кроликов, больных миксоматозом.
Все женщины собрались в церкви, чтобы поставить свечи, мужчины — в кафе. Первые плачут, вторые пьют — поток неиссякаем. Словно все жители предчувствуют, что эта утрата предвещает острову большие перемены. Словно все догадываются, что ничто никогда уже не будет так, как раньше.
Он почил. Мир праху его.
Душа честного человека отлетела в мир иной. В таком маленьком сообществе, как наше, это важное событие подобно трубному гласу перед Страшным судом.
Похороны были впечатляющи.
Ненастная погода, толпа людей, громкий плач, длинный кортеж, закрытые магазины, поющие отходную колокола — вся эта суета придавала помпы.
Похоронная служба потрудилась на славу.
«Реквием» Верди возносил сердца и души к небесам. В церкви, бросая вызов лицемерным всхлипам, воцарилась подлинная скорбь.
Т.О.У. со своей обычной тактичностью следил за порядком. Тантина, его тетушка, старейшина деревни, перешедшая восьмидесятилетний рубеж, направляла кортеж к кладбищу.
Впереди шел кюре, сразу за ним двое пожарных тянули повозку, на которой находился обтянутый черным сукном и украшенный великолепным венком гроб, — совместное творение деревенских женщин. Следом сквозь порывы дождя и ветра пробиралась похожая на большого пьяного кита Тантина. Ее мощное тело прокладывало путь длинной процессии пингвинов-плакальщиков.