Между тем каннанурский раджа прислал туда своего гонца и сообщил, что у него тоже достаточно груза для нескольких португальских кораблей, и Гама отправил в Каннанур два корабля.
3 января в Кочине появился какой-то брамин с сыном и двое знатных жителей Каликута — они привезли письма от саморина, который тщетно пытался атаковать Судрё и прорвать его блокаду. В письме саморин просил адмирала вернуться в Каликут и подписать договор о мире и торговле Гама отплыл на корабле «Фдор-ди-ла-Мар», которым командовал его племянник, отправив в то же время своему дяде в Каннанур каравеллу с распоряжением присоединиться к «Флор-ди-ла-Мар» в Каликуте. Приглашение саморина было ловушкой он хотел захватить в плен или убить Гаму. Ночью Гама увидел, что его корабль окружен арабскими судами, и он едва избежал гибели от их огня. Если бы ему на выручку вскорости не подоспел с одним судном и двумя каравеллами Висенти Судре, португальцы попали бы в настоящую беду.
Гама сразу же стал мстить. Он отпустил брамина, но повесил мальчика и двух других пленных на рее и проплыл несколько раз мимо города, страшные украшения его судна качались по ветру. Затем он вернулся в Крчин и завершил погрузку судов. Когда дело уже подходило к концу, он получил известие, что арабы собирают большой флот для нападения на португальцев Гама немедленно вызвал все суда своей армады в Кочин и 10 февраля 1503 года снова отправился в Каликут. 12 февраля он завязал у Каликута бой с флотом раджи. Очевидно, столкновение было не очень серьезное. После короткой стычки арабские суда обратились в бегство, а когда ветер спал, тяжелые португальские корабли уже не могли преследовать арабов.
Адмирал считал теперь, что он выполнил порученное ему дело. Муссон, благоприятствующий обратному плаванию, уже подул, и 20 февраля флотилия отправилась из Каннанура прямо на Мозамбик. Фламандский автор пишет:
5 марта, находясь в ста милях от берега, мы взяли курс на юго-восток (southeast?). 29 марта мы находились в море, на расстоянии около тысячи двухсот” миль[385] от Португалии, и начали терять из виду Большую Медведицу, а солнце было над нашими головами, так что 2 апреля мы не могли разглядеть ни призрака, ни тени чего-либо, ни какого-либо созвездия. В этом море мы видели крылатых рыб, пролетавших такое расстояние, что в них можно было стрелять из арбалета, а величиной они с макрель, сельдь или сардинку. На протяжении около трехсот миль мы видели черных морских чаек с белой грудью, у них были хвосты, как у лебедей, они крупнее диких голубей. Они ловят этих летающих рыб. 11 апреля мы зашли так далеко, что в полдень с капитанского мостика мы видели солнце с севера. И в то же время мы не видели каких-либо созвездий, которые могли бы быть нам полезны, — у нас были только наши компасы и карты.
После этого мы пришли в другую широту, где не было никаких живых существ, ни рыбы, ни дичи и ничего другого 20 апреля [начался] противный ветер, [который] дул пять недель подряд [и] отогнал нас на 1000 миль от прямого курса, и поэтому мы 12 дней плыли, не видя ни суши, ни песка. 22 мая здесь была зима, и день на этой широте продолжался не больше восьми часов, и была большая буря — дождь, град, снег, гром и молния. Около мыса Доброй Надежды в небе показался просвет, но была штормовая погода. Когда мы прибыли к Мысу, мы взяли курс на северо-восток (northeast)[386]. 10 июня мы снова увидели Большую Медведицу и Полярную звезду, и снова узнали небо, чем были очень довольны.
Преодолев бури, штили и противные ветры, два корабля, посланные с сообщениями о плавании, прибыли в Лиссабон 1 сентября 1503 года. Дон Васко и главная часть флотилии поднялись по Тежу и бросили якорь 11 октября 1503 года. «Итак, мы вернулись живы и здоровы в Португалию, — заканчивает свой рассказ автор «Калькуна» («Ende alsoe quamen wy wenderom behonden in Poertegael»), — благодарение богу».
Так закончилось второе плавание дона Васко да Гамы в Индию. Он привез своему государю еще больше золота и еще больше его прославил. Он подписал ряд договоров, подчинил португальской короне новых далеких вассалов и данников и положил начало завоеванию и эксплуатации португальцами восточноафриканского побережья и индийских морей. Но за ним тянулся широкий пламенеющий след крови и ненависти — бессмысленно пролитая кровь невинных жертв и ненависть, которая могла бы и не вспыхнуть, если бы он только проявил такт, терпение и благоразумие. Он посеял ветер. Его преемники пожали бурю: всего лишь через несколько поколений его соотечественники лишились самых ценных своих завоеваний и владений. Что касается его самого, то дон Васко еще раз выказал поистине стальную, безжалостную решимость, бессердечие и холодную жестокость, хотя нередко она была совершенно бессмысленна и бесполезна. Тщетно мы стали бы искать в сообщениях о втором плавании в Индию хоть что-нибудь, что могло бы оправдать его и смягчить суд истории над этим человеком, который казался, как заметил Гарсиа да Орта о Магеллане, «дьяволом, вошедшим в португальца»[387].
385
Трудно установить, в каком месте они находились в этот момент и о каких милях идет речь, тем более, что в следующем абзаце тот же фламандский автор говорит, что ветер в другой широте отогнал португальские суда «на 1000 миль от прямого курса» —
386
Здесь, по-видимому, ошибка фламандского автора. За мысом Доброй Надежды курс был взят, конечно, не на северо-восток, а на северо-запад или, в крайнем случае, прямо на север —
387
Известный португальский натуралист XVI века Гарсиа да Орта, как и другие его соотечественники, не мог простить португальцу Магеллану перехода на испанскую службу. Иначе нельзя объяснить резкий отзыв этого крупного ученого о великом мореплавателе —