— А это что? — спрашивает.
Я тоже посмотрел вверх и оторопел. В углу, под навесом, золотится паутинка, а на ней лесной паучок качается. И откуда только взялся! И мылом ведь мыли, и щёткой драили.
Капитан махнул пальцем:
— Убрать паука!
Сбегал я за тряпкой, возвратился, а паучка-то нету. Ни паучка, ни паутинки. Может, ветром сдуло, а может быть, каплями сбило. Солнце вон припряталось, мы к тучам подобрались, дождь накрапывает.
Тут выглянул капитан, посмотрел вверх — нет паутины — и кивнул: «Порядок».
Следующим утром поднялся я к рубке. Опять паутинка горит, тоненькая-тоненькая. Опять паучок на ней качается. Ни волн, ни ветра не боится.
А рядом опять стоит капитан и его разглядывает. Я снова бросился за тряпкой. Капитан махнул рукой, говорит:
— Отставить! Сейчас, кажется, дождь пойдёт.
И в самом деле — стало вдруг прохладно, мрачно. Паучок стал сматывать паутину и только в щёлочку под крышу спрятался, из туч полетело по всему морю: пах! пах!
— Не трогать паука! — рассмеялся капитан. — Он нам погоду будет предсказывать.
Не трогать так не трогать. Да и веселей с ним: свой, таёжный!
Так он и прижился. Как только начнёт паутинку сматывать, все шумят:
— Задраить иллюминаторы: паук сматывается!
А если будет тихо и ясно, то развесит свою сеть и бегает по ней из стороны в сторону, словно драит, чистоту наводит, чтоб не ругали. Пароход-то у нас чистый.
И команде это понравилось. Один ему муравьиное яичко из коры выковырнет. Другой мошку выловит.
Пришли в Японию — исчез паучок. И все про него забыли. Да и где тут помнить! Шумят над головой громадные краны, поднимают брёвна, бегают по трапам в жёлтых касках японские грузчики, кричит на причале паровоз, лязгают вагоны…
Но вот повернули мы обратно — и сразу его вспомнили. Кто-то пожалел:
— Наверное, подцепили нашего морячка бревном, унесли.
Капитан вслух подумал:
— А может, спрятался? Боялся, чтоб в Японии не оставили? Так зачем нам его оставлять!
Паучишка словно этого только и ждал. Хоть забился далеко, а всё, наверное, слышал. Выбрался тут же наверх, подвесил свою пряжу в знакомом углу и давай бегать из стороны в сторону.
Мы работаем, порядок наводим, и он у себя чистит, как матрос, старается. А как же? Домой идём.
ЗВЕЗДОПАД
ЧАСЫ
Перед долгим плаванием в Америку и в Индию товарищ на прощание подарил мне часы.
— Вот тебе, — говорит, — носи. Ни на работу, ни на обед не опаздывай!
Надел я их и побежал вверх по трапу.
Целую неделю наш пароход гудел в сыром тумане, чтобы с кем-нибудь не столкнуться. Я стоял на вахте и то и дело поглядывал на часы. Правильно идут, да только что-то очень медленно. Не спешат стрелки, тянется время… Туман!
Но потом подул ветерок, небо проветрилось, заголубело, по волнам запорхали солнечные искорки — и часы словно бы заработали быстрей!
Вышли мы все на корму — палубу от ржавчины чистить. Стучим кирками, дерём скребками до блеска. Ходят руки туда-сюда, как пружины. Ветер мокрую спину холодит, рвёт вверх рубаху, как крылья. Хоть и нелегко нам, а весело.
И время торопится. Посмотрел на часы — час пролетел. Глянул снова — второй куда-то делся!
Заработался я, разошёлся и не заметил, как задел рукой угол трюма. Решил снова взглянуть на часы, смотрю — что такое?! Уже час работаю, а время то же самое, что и раньше.
Я прислушался — молчат часы. И стрелки не шелохнутся.
Подошёл наш боцман и спрашивает:
— Что, зашиб? Вот беда! Подарок ведь!
А потом прищурил глаз, смекнул что-то и кивнул вниз на машину:
— Ты к Федотычу сбегай, попроси. Он мастер!
Кончили мы работу. Я помылся и побежал в машинное отделение. Открыл дверь, а оттуда пахнуло горячим маслом и как загрохочет: ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту! Словно где-то внизу паровоз бегает. Я осмотрелся: стою на лестничной площадке, как на крыше десятиэтажного дома, а где-то внизу, как раскрашенные игрушки, громоздятся разные механизмы, трубы, цистерны, рычаги. И среди них ходят вверх-вниз сверкающие поршни. От них-то и идёт паровозное ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту.
Спустился я по металлической лестнице к Федотычу, а он сам мне навстречу из боковой дверки выходит. Громадный, согнулся, еле в дверях помещается. Весь в капельках пота. Вытирает могучие руки ветошью и кивает: